Хореограф

– Я так и не смог расслабиться. У меня внутри вращается маховик. Я хочу его остановить. Хоть на время, – сказал он.

Марин видел, что у него подрагивают руки.

– Да уж. Шанти тебе не светит. Ну и мне по этой причине, – вздохнул Залевский. – Ты пойми: есть понятие гигиены. Оно относится не только к телу. Речь о внутренней гигиене. Духовной. Хочешь расслабиться, хочешь научиться управлять своими эмоциями – поедем завтра к йогам. Или в ашрам. Будем медитировать.

– В смысле медитации меня устроил бы тантрический секс, – нагло заявил мальчишка. – Где его тут практикуют? И уж если говорить о внутренней гигиене, то я не хочу никакого вмешательства извне. Я – это я. И давай так: я не курю гашиш, а ты не тащишь меня к йогам и в ашрамы.

Залевский почувствовал угрызения совести. Ему вдруг стало тошно от собственного лицемерия. Какого черта он ломает комедию? Он и сам, приезжая сюда, употреблял местные смеси. Да и не только здесь. В Москве, когда необходимо было расслабиться, отпустить себя, когда возникало ощущение исчерпанности, и подступал страх ее необратимости, приходило желание накачать себя. И он накачивал. У него слишком мало времени для поиска свежих впечатлений, да и впечатления не всегда срабатывали. В какой-то момент своей жизни он понял, что человеку, который целиком вкладывается в творчество, отдает себя без остатка, требуется восполнять затраты, обновлять и питать свой внутренний ресурс, стимулировать процесс. Самозавод с сорванным стартером. Поэтому их иногда находят мертвыми. Так и пишут в новостях: такой-то найден мертвым в своей квартире, причины смерти выясняются. А теперь он морализаторствует, боясь потерять контроль над собой. Впрочем, сейчас самым мощным наркотиком был для него этот малый. Марин осознал, насколько плотно он «подсел».

– Может быть, мне нужно что-то другое. Может быть, просто человеческое тепло.

И что я тут должен сделать, подумал в раздражении Залевский. Посадить рядом? Обнять за плечи? Как в этом мире выражают тепло? Он мог бы. Но отдавал себе отчет, что это кончится тянущей болью в низу живота. Не дождавшись отеческой ласки и дружеской поддержки, парень сказал:

– Я скучаю по своим девочкам. Мне их не хватает. И с Инкой что-то не так.

– Что не так?

– Не знаю. Бесится.

– Ты все-таки влюблен в нее?

– Нет. Это что-то другое. Она – моя женщина.

– А я думал, все три – твои, – Марин изобразил крайнее удивление. – Почему ты живешь с ними? Почему не один? Из экономии?

Наверное, от мальчишки не укрылось его состояние. Но он предпочел сделать вид, что не замечает. Быть может, чувствовал себя виноватым из-за наркотиков. Ответил спокойно.

– Это квартира моих друзей, за нее не надо платить. И я сам их позвал. Мне хорошо с ними. Они очень красивые, ты же видел. И я не могу один. Мне нужно, чтобы рядом был кто-то свой, кто может меня поддержать, когда мне плохо. Иначе я могу натворить глупостей.

Человек, который имел смелость открываться перед публикой, боялся себя? Боялся остаться наедине с собой, своими грехами, страхами и обидами? Напрасно… Он просто еще не вкусил прелести одиночества, не постиг могучую энергию его недр и русл, подумал Марин и тут же одернул себя: мальчишке просто нужно, чтоб вокруг него прыгали и суетились. Чтобы ухаживали за ним. Его тянет забыться в ночном клубе, накачаться спиртным не по возрасту и почувствовать драйв веселой ночи. Ему нужно видеть подставленные руки, способные подхватить и утешить, когда он сорвется. Короля играет свита. А «король» мутит сейчас, ловко бьет на жалость!

Залевский понимал, что это не так, или не совсем так, но злился и ничего не мог с собой поделать. На память пришел давний и неоконченный разговор с самим собой: творческий человек должен быть одинок. Это не значит, что ему следует физически удалиться от мира, стать отшельником. Это значит, что ему требуется свой обособленный мир, где бы он мог остаться наедине со своим сознанием. Ему предстоит разгрести завалы внешней среды у порога и войти в себя. Что там в нем самом? Не исключено, что там пустота, и он все это время лепил изделия из того, что разгреб – из залежей чужих знаний и чужого опыта, чужих чувств. Но ведь ничто не рождается само по себе. Все рождается от соприкосновения с чем-то, внутреннего с внешним, привнесенным. Вызов – отклик. Или это – поверхностное? Не исключено, что Создатель заложил в человека нечто такое, до чего не каждому по силам докопаться. Может, оно и есть самое главное? Иначе ради чего Он снабдил человека разумом если не для познания себя? А может, это скрытое не богом заложено, а возникает от привнесенного: рождает ощущения греха? Да, нечто врожденное (то, что называют талантом, например), а затем оплодотворенное… грехом. Ощущение греха – побудительный мотив? Кто-то уходит пестовать свой грех в монастырь, а кого-то он выносит на сцену, на люди, чтоб простили и тем спасли. Освободили. Нет, он не готов обсуждать это с парнем.

– Слушай, Инка же – дылда. Ей тебя хватает?