Она ела одна, потому что, как и каждое утро во время этих каникул, оказавшихся самыми длинными в ее жизни, вся семья Ивана – и сам Иван – спала до десяти. Несмотря на милые гостиницы и превосходный апельсиновый сок, путешествие с Иваном сводило ее с ума, а они еще даже половину маршрута не проехали. Они с Иваном целыми днями грызлись, и Руби сознавала, что напряжение между ними беспокоит и всех остальных, она ужасно себя из-за этого чувствовала, но была не в силах остановиться. Ее столько всего раздражало! Ранними подъемами и одинокими завтраками в покое она пыталась задавить нарастающую неприязнь к своему парню, и это было лучше, чем лежать в постели в номере, смотреть на спящего Ивана и злиться на него все больше и больше, потому что они пропускали лучшую часть дня. Июль в Испании. Жара. Руби ненавидела жару. Она испробовала все, чтобы смягчить ее воздействие, – шляпы, шляпы с полями пошире, блузки с длинным рукавом, побольше пить, – но к середине дня становилась потной и несчастной. Любой, будь у него хоть капля мозгов, как она несколько дней назад неудачно рявкнула на Ивана при его родителях, вставал бы пораньше и осматривал достопримечательности, пока жара не делалась невыносимой.
– Никто тебе не мешает вставать пораньше, – ответил он скорее обиженно, чем рассерженно.
То, что Иван всегда отвечал на ее несдержанность сдержанностью, только злило ее еще больше. Но она послушалась: начала вставать пораньше и уходить с фотоаппаратом, подаренным Марго, исследовать окрестности ранним утром. Иван писал ей, когда он, его родители и сестра были готовы к ней присоединиться и начать свой день.
– А вот и наша ранняя пташка! – выпевала его мать, когда они встречались в назначенном месте.
Руби изо всех сил старалась быть веселой, сговорчивой, благодарной, быть – как наставляла ее мать, когда она садилась в такси в аэропорт, – хорошим гостем. Но – господи!
Не надо было ей ехать. Надо было головой думать. Она раздражалась на Ивана уже несколько месяцев. Она надеялась, что романтика Мадрида, Севильи и Барселоны помогут ей в этой поездке. (И если его мать еще раз скажет «Бар
Иван принялся показывать ей все достопримечательности Лос-Анджелеса, над которыми они пролетали, как будто она их не знала. Нефтяные поля возле аэропорта с вышками, похожими на стеклянных страусов, постоянно макавших клювы в воду, небольшой подъем Болдуин-Хиллз, длинный хребет гор Санта-Моника, обсерваторию в парке Гриффит рядом с ее домом. Пытаясь вызвать в себе теплые чувства к Ивану – они, казалось, испарились в ту секунду, когда ей вручили диплом, – Руби рассказала ему, как, когда она была маленькой, они возвращались в Нью-Йорк, погостив у Марго с Дэвидом. Отец, когда они подлетали к Манхэттену, спрашивал, что она видит в иллюминаторе, и она всегда отвечала, как он ее научил: «Лучший город земли».
Иван сделал вид, что раньше не слышал эту историю, и она это оценила, но потом сказал:
– Посмотрим, что ты будешь думать о Нью-Йорке, когда проживешь там четыре года.
Руби высвободила руку и демонстративно отвернулась к иллюминатору. Она ему сто раз говорила, что будет учиться не в городе. Но Иван упрямо отказывался выучить географическое положение городка на севере штата, которому предстояло на четыре года стать ее домом. Его ждало надежное укрытие Стэнфорда, университета его мечты, и он не раз намекал, что после суровой северо-восточной зимы Руби захочется перевестись обратно в Калифорнию. Иван любил Калифорнию. И Руби ее любила! Но она хотела приключений, хотела опыта, который четко отделит ее от дома. Она понимала, что Иван так настойчив из-за их будущего и отказа признавать то, что для нее было сокрушительно очевидно: они должны были вскоре расстаться, возможно, в ту минуту, когда закончится поездка, потому что Иван летел обратно в Лос-Анджелес, а она – в Нью-Йорк (вот тебе, Иван!), откуда и ехала в Стоунем к семье, на летнюю постановку «Вишневого сада».