Хорошая жена (ЛП)

Впрочем, вспоминала. Иногда. Я попыталась уловить свои ощущения, вернуть легкую дрожь возбуждения. Не потому, что я хотела Рауля, а потому что хотела понять, что во мне перестало работать.

— Как Рауль? Я давно с ним не разговаривала.

— Расширяет бизнес. Занят семьей. Наслаждается успехом.

— А, — сказала я. В материальном плане Рауль продвинулся дальше Уилла, но он имел значительное преимущество: винная империя его семьи ожидала, когда он возьмет управление на себя. Уилл начинал почти с нуля.

— Что означает твое «А»? — Спросил отец.

Мой отец был итальянским беженцем, привезенным в Англию из городка Фиертино к северу от Рима своей овдовевшей матерью, бежавшей от войны и поселившейся в Мидланде. А Вильневы были винные аристократы, столетиями жившими в своем замке. Они заключили деловой союз пятьдесят лет назад и их тесная дружба крепла, несмотря на социальные различия. Таков был путь людей вина.

После рождения Хлои мне стало трудно жонглировать всеми своими обязанностями, и Рауль на некоторое время занял мое место в бизнесе отца, прежде чем вернуться к своим виноградникам. Мы по-прежнему поддерживали связь. Мы по-прежнему разговаривали по телефону о… о многих вещах.

Мы обсуждали, почему французские вина возвращают молодость и оптимизм. Мы говорили о дубовых бочках, песчаной почве, количестве солнечных дней в этом году, использовании новых технологий в Австралии и американском виноделии. Результаты? «Упрощение», — заключил Рауль, француз до мозга костей. Но, может быть, это не так уж плохо? Стабильное производство чистого вина без осадка более подходит нашему веку, чем капризные непредсказуемые урожаи Старого Света?

Мы пришли к согласию, что лучшие вина бросают вызов классификации. Любой более менее подготовленный наблюдатель, решили мы, может распознать лучшие почвы, климат и расположение виноградника, необходимость наблюдения, пока виноград достигает пика спелости, и сказать, что нашел универсальную формулу виноделия. Но по-настоящему хорошее вино, как брак, было результатом добровольного союза сил природы, материи и человеческой воли. Оно было продуктом терпения, понимания и знания, великой страсти и любви, которую нельзя предсказать и регулировать. Одного вдоха, одной капли на языке было достаточно, чтобы заставить ликовать ум и затопить чувства радостью открытия.

Мой отец налил в бокалы Pomerole (союз вдохновенного бельгийского винодела и винограда мерло) и ждал моей оценки.

Насыщенный рубин. Темный гранат. Глубина и сладость. Я посмотрела через стекло, задумчиво прикоснулась языком к губам.

— Опиши, — потребовал отец.

— Густой… насыщенный. У него богатая внутренняя жизнь.

Мой отец был удивлен.

— Ты подаешь большие надежды, Франческа.

Когда я только начала работать на него, обучаясь и путешествуя, общаясь с клиентами, вино для меня представляло собой таинственный сплав происхождения, производства и восприятия. Я стремилась раскрыть свои способности и стать серьезным специалистом. Но, когда я влюбилась, я поняла, что вино было создано для жизни, и само являлось квинтэссенцией жизни. Как солнце и тепло, оно могло быть обжигающим, несправедливым, обидным, но всегда оставалась надежда на совершенство.

— Ты должна вернуться к работе, — сказал отец, — теперь, когда Хлоя уходит из дома. Мне нужна помощь, и ты должна подготовиться, чтобы принять бизнес. — он с нежностью смотрел на меня через стол. — В конце концов, вино у тебя в крови.

Я почувствовала ответное волнение. Я чувствовала себя шампанским, которое освобождают после долгого сна. Мой отец был прав. Вино текло в моих жилах.

* * *

Когда мне было три года, моя мать, Салли, сбежала с агентом по продаже недвижимости из штата Монтана, где она и осталась жить, и куда я приезжала к ней каждое второе лето, пока не вышла замуж за Уилла. Отец не упоминал о ней без крайней необходимости. «Она ушла, — сказал он. — И покончим с этим».

Нравилось мне это или нет, но эта детская рана оставила на мне самый из глубоких моих шрамов, моя мать забрала с собой нечто большее, чем два чемодана одежды — мое убеждение в силе и постоянстве любви. Она оставила нас с отцом более хрупкими и испуганными.

Отец вызвал из Фиертино Бенедетту (дальнюю родственницу Баттиста), чтобы помочь растить меня, и она жила с нами, пока в Эмбер-хаусе не поселилась Каро. Бенедетта, троюродная сестра по браку в сложной системе родства Баттиста, темноволосая, не такая стройная, как ей хотелось, умела держать отца в узде, как никто другой. Именно Бенедетта в мой десятый день рождения приняла решение, что отец больше не может мыть меня сам. Меня это озадачило. Может быть десятка была магическим числом? Может быть, это было такой же тайной, как моя далекая мать? Но, хоть у меня и были вопросы, я еще не научилась их задавать. В мой десятый день рождения, вымытая до скрипа, закутанная в старомодный толстый халат с витым поясом, в сопровождении Бенедетты я подошла к двери кабинета отца.