Хорошие люди

— Через борьбу. Мы, как хирурги, должны отрезать все болячки на теле социума, возродить здоровье нации и дать людям все, что им необходимо, чтобы чувствовать себя счастливыми.

— Да знаю я эту власть и счастье для народа! Вот у нас праздновали День Народной Республики. И что? Всех повыгоняли из города, стянули войска, пригласили милицию и ОМОН из соседних областей. Город закрыли для въезда, у студентов отменили занятия и отправили домой. Магазины не работали, вечером отключили на улицах свет, дабы люди сидели дома. Это ж надо, как власти боятся народа, для которого строят счастливое будущее! А вы что, готовите новый путч?

— А что еще можно готовить в пивнушке? Не хотите присоединиться?

Калюля уже нажрался до безобразия и, засыпая за столом, клевал носом так, что со стороны это можно было понять как одобрение планов нацистского гения, поэтому мягко и нежно я произнес свою любимую фразу, неожиданно приходящую на ум в состоянии приличного опьянения:

— Да пошел ты…

Друзья уже привыкли к моим пьяным выходкам и не обращали на это внимания, но нацисты были в полном восторге от моих слов. Неторопливо подойдя ко мне сзади, они за руки вытащили меня из-за столика и, раскачав, долбанули об стену.

* * *

Когда я очнулся, было так же темно. Голова раскалывалась от боли. Рядом на грязном бетонном полу валялся пьяный Калюля. «Это не вытрезвитель, — подумалось мне, — в вытрезвителе есть лежаки и дают простыни. Где же мы?» В углу что-то зашуршало. Приглядевшись, я различил силуэт огромной крысы. Вот твари! Даже бетонные полы им не преграда. Я подошел ближе и понял, что это была тупая крыса, потому что она нисколько не боялась, а, напротив, злорадно ухмылялась.

Ногой я растолкал Калюлю:

— Вставай, герой.

— А что, уже завтрак? Что дают? — сквозь сон пробубнил тот.

— Как всегда, яичницу. Калюля потянулся и сел:

— Как сыро у тебя. А что, кровати не было? Пива нет? Он все еще находился в мире грез и туманов, и, чтоб вернуть его в реальность, я пнул его в бок и сказал:

— Очнись, придурок, мы в тюрьме.

— В какой тюрьме?

— В крысиной.

Тут только он начал что-то осознавать и потихоньку трезветь.

— Что у тебя с головой? У тебя кровь.

— Раскололась от вчерашних впечатлений.

— Ничего не пойму, и всю ночь Гитлер снился.

— Он не снился. Он завербовал тебя. Теперь ты главный эсэсовец, — мрачно пошутил я.

— Да пошел ты со своими шутками!

— Я бы пошел, да некуда. Стены кругом.

И тут только Калюля полностью включился. А когда он трезв, то умница и может многое. Главное — заставить его думать.

— Откуда эта крыса? — немедленно спросил он. — Ты же не допускаешь, что ее тоже посадили под арест?

— Наверное, с улицы.

— Вот именно. Значит, у нее должен быть ход. Надо прогнать ее и посмотреть, куда она сунется.

— А потом мы полезем за ней, — догадался я и стал хохотать на всю камеру, потому что эта мысль мне показалась очень смешной. — Я понимаю, что ты маленький, но боюсь, что даже ты не влезешь в эту нору.

Калюля был сдержан и серьезен. И, несмотря на мои возражения, начал гоняться за крысой, пока та куда-то не юркнула, а Калюля с разбегу влетел во что-то хрупкое. Раздался шум, треск, и мой приятель неожиданно исчез.

Из открывшейся дыры шел свет. Заглянув в нее, я увидел офицера в шинели вермахта, с удивлением рассматривающего моего товарища, который беспомощно валялся рядом. Помня, что сила во внезапности, я не стал медлить и с криком «Бей фашистов!» прыгнул на офицера сверху и оглушил его, а затем, забрав револьвер, пошел по коридору бетонного бункера.

* * *

Я нашел фюрера в одной из дальних комнат. Я был в ярости, но Гитлер даже не посмотрел в мою сторону. Он сидел за столом в раздумье и внимательно изучал карту Америки.

— Как ты думаешь, — спросил он, — сколько арийцев должно родиться, чтобы заселить эти огромные пространства?

Я посмотрел на него с сожалением, но то, что он произнес далее, было страшно:

— Да всего две тысячи! Вот так!

— Знаешь, Гитлер, мне это по фигу, я пришел застрелить тебя, но сначала хотел бы закончить наш разговор в пивнушке. Что бы ты хотел такое сделать, самое важное в твоей жалкой жизни, чтобы стать абсолютно счастливым и без сожаления покинуть этот бренный мир?

Он посмотрел на меня глазами крысы, однажды убитой мною, и сказал:

— Я бы хотел оставить миру картину, огромное пейзажное полотно, — такую, чтобы, глядя на мое творение, все плакали и хотели жить.

Я подумал и не стал стрелять. Ну его, пусть рисует.

Глава 4 Маргоша

Девочка была в гневе:

— А если б тебя убили? Ты как маленький! Ищешь смысл жизни. Для чего? Чтобы найти его в смерти?

— Прекрати, — сказал я, — это всем известная философия. И перестань упрекать меня. Ты мне не жена.

— Я лучше, — обиженно ответила она. — Я ждала тебя. Я уже почти взрослая, а ты ничего не видишь. Дур-рак!

— Ладно-ладно, — примирительно сказал я, — наверное, я не прав. Но пойми, ты для меня — цветок, за которым я ухаживаю. И только. Я хочу радоваться своему цветку, а не колоться об его колючки. Договорились?

— А ты не заметил, что это я ухаживаю за тобой?