Хорошие люди. Повествование в портретах

Погоды в ту осень стояли отменные. Сентябрьский день сегодня опять светился. Рыжий клён у калитки чуть шевелился от лёгкого ветра, порой прибегавшего с полей. Иногда с него медленно слетал один лист, ложась на зелёную ещё, густую траву. Над деревней висело лёгкое, тёплое марево, а там, высоко уже в небе, сияла чистая лазурь. Туличиха опустила голову, поморщилась.

Она не любила солнечные дни. В такие дни ей всегда нестерпимо резало глаза, а внутри происходило мутное нарастающее беспокойство. Словно она забыла нечто очень важное или сделала что-то не так. Лучше было бы, если б пасмурный день, а ещё лучше дождик, мелкий такой, тихий. Деревня в такие дни покорно серела за тонкой сеткой воды, и на душе у Туличихи было тогда всё ровно.

Туличиха была невысока ростом и толста, как бочка. Нет, не как бочка, а скорее как шкаф. Потому что была в ней необычайная плотность, сбитость, квадратность была. Широкая спина переходила в загривок, как у быка, дальше круглилась чёрная, коротко стриженная голова, с жёстким ртом и тёмными глазами. Туличиха была немолода, но волосы оставались чёрными, как вороново крыло. Поговаривали, что не седеет она со злости.

Туличиха двинулась с крыльца в сад. Из-за своей квадратности она и ходила кряжисто, кантовалась, как шкаф, выставляя поочерёдно то правую, то левую ногу.

Проходя мимо курятника, достала из кармана горсть зерна и рассыпала курам, копавшимся в земле. Белоснежные, холёные куры засуетились, толкаясь и тараторя.

Дойдя до собачьей конуры, посвистала. Из будки выскочил и бодро запрыгал вокруг хозяйки крупный, лохматый пёс Астон. Туличиха аккуратно поставила в специальную деревянную стойку большую миску собачьей жратвы, огладила пса:

– Ешь давай, Астонушка. Ешь.

В голосе её теперь прозвучала почти нежность. Насколько это было возможно при её нраве и самом тембре голоса. А был он, её голос, густой, не бабий. Уникальный был голос. Но об этом после.

В козий хлев Туличиха даже не заглянула, чего туда глядеть, Игнат уже давно коз на выпас отправил. А самого Игната, мужа её, видно не было.

«Уже куда-то учесал, – подумала она. – Небось опять чегой-то ладит».

Туличихин муж Игнат действительно всегда что-нибудь «ладил». То соседу, то соседке, а то просто – для общей деревенской пользы.

Был он мужик мягкий и старательный. Серый такой, невзрачный, ласковый. Но в деревне его уважали. И Туличиха уважала.

Был он умелец, был неразговорчив, но внимателен и отзывчив на любую просьбу. Вот и звали его что-нибудь «наладить»: то электрику, то забор, то яму под яблоню. Соседок-вдов в деревне хватало, каждой мужские руки надобились. Игнат являлся вовремя, приходил со своим «струментом», чётко исполнял задание, от денег никогда не отказывался, выручку сдавал хозяйке, Туличихе. «Струмент» свой Игнат держал в полном порядке, винтики – по баночкам, пассатижи – по гвоздикам. Сарай его был похож на операционную, даже пол блестел. Туличихе туда вход был заказан. Аккуратность Игната распространялась и на жену: он строго следил, чтобы Татьяна даже лопату после работы мыла. Та, удивительное дело, слушалась.

Так и шло. Но раз примерно в месяц начинался в деревне мандраж.

– Ты давай, скорей Игната зови, а то не успеешь. Уйдёт он скоро. Уж собирается, – перекликались хозяйки.

Это Игнат собирался в запой. Собирался ответственно, соседей предупреждал – «скоро уж уйду», наводил порядок на участке, доделывал дела по соседям. Вот тогда он деньги домой не нёс, откладывал «на бутыль». Все понимали.

В строго назначенный день Игнат переезжал из дома в свой сарай, шёл в сельмаг за три километра, закупался… и запивал. Пил он всегда неделю, не более. Пил жёстко, один. С Татьяной не общался. Да и она осторожно обходила сарай стороной, не лезла.

Пьяным уходил Игнат за деревню, выбирал пенёк еловый на косогоре над рекой, усаживался обстоятельно, надолго. Глядел за реку, в даль желтеющих полей, берёзовых перелесков, доставал из-за пазухи бутыль, прикладывался. Опять глядел. Иногда тихо напевал что-то, из советских песен, таких, где про поля, про землю, самому себе напевал. Голоса ему Бог не дал, вот и пел тихонько. До темноты так сидел, возвращался, когда уж только последняя полоска зари алела в темноте за еловым оврагом. Тихо шёл по деревне, скрывался в своём сарае. Стукала в тишине закрываемая дверь.

Из запоя он выходил тяжело, тут уж Туличиха его отпаивала рассолом, откармливала, заботилась.

Эту чёткость Игнатовых запоев деревня особенно уважала.

Игната в деревне любили. А в благодарность за заботу о нём терпели деревенские и злую Туличиху.