Хорошие люди. Повествование в портретах

Первой подошла поинтересоваться Анна Сергеевна.

– Борис, ты чегой-то тут?

– Сижу вот.

– А чего сидишь?

– А очередь я занял.

– Какую такую очередь?

– А в автолавку! Она приедет же завтра? Приедет. Вот я и занял очередь. Первым буду. Капитально.

– Так она же, Борь, только завтра приедет… Ты что, всю ночь сидеть будешь?

– И буду!

Анна Сергеевна, охнув, повернулась и пошла к своему дому.

Штука в том, что автолавка в летнее время становилась настоящей проблемой для деревенских. Приезжала она раз в неделю, по пятницам. Зимой-то продуктов хватало, но летом наезжали дачники и начинался сыр-бор: кому не досталось да кто первый… Шум, свара. Короче, беда прямо.

Поступок Капитального совершенно менял проблему.

В сумерках к брёвнам стали сходиться хозяйки. Боря продолжал восседать во главе ситуации, покуривая и балагуря. Бабы его веселия не разделяли. Начинался скандал.

Вышла Маруся. Разобралась в проблеме, угомонила баб. Сходила за тетрадкой и ручкой – очередь записывать. Записавшись, часть народа разошлась, но кое-кто остался на всю ночь, дежурить, очередь стеречь.

Сам Капитальный растворился, как только Маруся взяла ситуацию под свой контроль. А к ночи дядя Боря был уже во вполне капитальном состоянии.

И понеслось! Каждый четверг начиналась затея: народ собирался на очередные посиделки, усаживался по брёвнам.

Маруся выходила и проводила запись, да и потом, ночью уж, ходила контролировать. А Боря каждый четверг полноправно гулял. Свободой наслаждался. Капитально у него вышло, как всегда.

Вот ведь понравилась эта затея деревенским! Сидят в темноте на брёвнышках, разговаривают о том о сём, кто термос с чаем прихватит, кто баранки принесёт. Все дела деревенские обсудить успеют, все новости. Собирались конечно, по большей части бабы. Мужики – они посдержаннее, до разговоров не такие охочие. Но и те подходили посудачить. Мигают в темноте огоньки сигарет, доносится гур-гур от «капитальных брёвен». Расшумятся когда, так тут Маруся из окна высунется, прикрикнет. Стихнут, после уж вполголоса…

А днём, при автолавке, ни у кого уж сил на ругань не оставалось. Да за ночь уж и выучивали крепко, кто за кем.

Жила деревня, трудилась, веселилась и ругалась. И Капитальный жил, со своей вечной ухмылкой. В своём зажигательном азарте жизни.

* * *

А потом заболела Маруся. Заболела она тяжело, животом, как говорили по деревне. Рак у неё случился в желудке.

И не узнала я Марусю, приехав. Сидела она на брёвнах тех самых, перед своим домом образцового содержания. Сидела притихшая, смирная. Присела и я, повели мы тихий разговор о деревенских делах. О том, что дачники поразъехались, не снимают уж, свои дома купили. О том, что и очередь теперь в автолавку ни к чему, старики мрут, молодые – в городе, так что еды хватает. Сказала она и о том, что злая раньше была, теперь вот, в немощи, понимает, да поздно, видать, не замолишь…

Грустно стало мне тогда. И сказать нечего.

Той зимой дошли до меня в моей московской жизни вести о том, что умерла Маруся.

А Капитальный без неё совсем занедужил.

«Сохнет он».

«Пьёт?»

Нет, не пил Капитальный от тоски.

А просто так, тихо загибался. Загибался наш Капитальный без своей Гестапо.

* * *

Когда весной я поехала в деревню, так даже страшно было: как-то там дядя Боря? Жив ли?

Иду по деревне, на дом их поглядываю… Вроде справно всё. И табличка на месте. И вечная колли вдоль забора бегает…

Гляжу, а навстречу – он, Капитальный! Трусит рысцой, чуть боком, улыбается мне из-под фуражки, руку тянет корявую свою, для рукопожатия:

– Ну что, старуха, перезимовали капитально?

Я руку-то ему жму, смеюсь, а сама думаю: «Да чего это он “сохнет”? Ничего не сохнет…»

А он мне подмигивает, на карман ватника кивает, из кармана – поллитровочка торчит:

– Я к тебе потом загляну, отметим приезд. Отметим…

Как вдруг сам – бочком, бочком, в сторонку… И через плечо уж, убегая:

– Ой, влетит мне сейчас… Она-то, Гестапо, небось, уж заметила! Ну, потом, потом. А то – вон, уж грядёт Гестапо!

Я с замершим сердцем обернулась.

По дороге в нашу сторону широкими шагами шла внучка Капитального. И лицо у неё было недоброе. Прямо вылитая Маруся.

Потом уж рассказали мне деревенские, что переехала сюда его внучка, за дедом присматривать. Блюдёт его строго.

Ну что ж, и слава Богу. Раз Гестапо на месте, значит, и Капитальный в порядке будет. Так что всё – капитально.

Интерлюдия. Простота

Почему вымерзшая на улице наволочка пахнет так вкусно? Что же в этом запахе?

Пахнет свежестью, морозом, весело пахнет. Почему-то – простором пахнет. Пахнет ладной жизнью. Пахнет очень по-родному. Пахнет хорошей судьбой всего рода: вот стирали-стирали, веками, и до сих пор – свежее бельё наше висит над нашей землёй. Детством она пахнет, потому и думается про весь род. Детством. Так она пахнет, что всё не нанюхаешься.

Выйдешь пройтись по деревне. До снега ещё далеко, но уже подмораживает, зовёт людей готовиться к зимней жизни.

И народ уже озаботился предстоящим поворотом в природе: укрывают, прячут под лапник, укутывают всё нежное, что растёт у них в садах.