Хорошие собаки до Южного полюса не добираются

– Антарктида состоит преимущественно из воды. Ее там невероятно много, – сказала фру Торкильдсен, – почти вся питьевая вода на Земле находится там. Почти девяносто процентов.

– А это много? – спросил я.

– Много, – кивнула фру Торкильдсен.

– По сравнению с чем? – Я решил поумничать.

– По сравнению почти со всем, – ответила фру Торкильдсен, и я резко перестал быть умным.

Фру Торкильдсен задумалась. Подумав, она встала и направилась на кухню. Я последовал за ней – кто знает, может, мне перепадет чего-нибудь вкусненькое? Но она, как оказалось, лишь налила себе стакан воды. Два стакана воды. Три стакана воды. Четыре стакана воды, и еще один, и еще один, и еще один, и еще, и еще стакан, и еще один, и еще.

После фру Торкильдсен прикатила из кладовки свою чудесную тележку, которую обычно достает, только когда принимает гостей. Она аккуратно поставила на тележку стаканы с водой и медленно-медленно покатила ее в гостиную, в кои-то веки не сказав, как заправский официант: «Лучше умереть, чем бегать по сто раз!»

Все это меня ничуть не обеспокоило – напротив, я счел такую идею разумной. По крайней мере, не придется много раз бегать на кухню, когда драконова вода лишит ноги фру Торкильдсен их обычной устойчивости. Но потом я насторожился: вместо того чтобы переставить стаканы на стол, что, как показывает мой опыт, она сделала бы в обычной ситуации, фру Торкильдсен, подкатив тележку к камину, принялась заботливо расставлять стаканы на полу.

Располагала она их вот так:

OOOOOOOOO        O

Словно фокусник, фру Торкильдсен начала водить своими дрожащими руками над стаканами, одновременно растолковывая мне премудрости математики, которые, думаю, известны лишь немногим собакам.

– Все эти стаканы, – она сделала над ними круг рукой, – это сто процентов. Сто процентов – это все. Понятно тебе?

– Сто процентов – это все, – повторил я, словно оболваненный сектант, а фру Торкильдсен продолжала: – Вот это, – палец фру Торкильдсен уперся в стакан, стоящий чуть на отшибе, – питьевая вода, которая находится за пределами Южного полюса, а вот это, – она обвела рукой остальные стаканы, – питьевая вода, находящаяся в Антарктиде. Девяносто процентов. Девять из десяти.

– Это девяносто процентов?

– Это девяносто процентов.

– А один стакан – это сколько?

– Десять процентов, – сказала фру Торкильдсен, – от всей воды. Понимаешь?

– Кажется, да, – ответил я, хотя ни хрена не понял.

Впрочем, оно и неудивительно.

Для жизни, в которой ничего не происходит, жизнь фру Торкильдсен насыщена событиями. После того как Майора не стало, гости у нас бывают нечасто, зато такое впечатление, будто каждый из них, кроме разве что Щеночьего Кутенка, отчасти меняет наше существование. Изменения эти, что вообще присуще изменениям, имеют две стороны. Если не больше.

Возможно, бывают изменения лишь к лучшему или худшему, но только со мной ничего такого сроду не случалось.

В случае фру Торкильдсен разницу между «к лучшему» и «к худшему» разглядеть сложно. Оба типа изменений происходят тихо, в одной и той же обстановке. Хороший день – это день без дождя, а в плохой день она спит. Лично мне жаловаться не на что, даже в дождливые дни в миске моей есть еда и фру Торкильдсен открывает дверь, чтобы я в одиночку прогулялся в палисаднике. Меня это устраивает, хотя мокнуть мне не нравится. Вот как раз так мокнуть не нравится.

Самой фру Торкильдсен это невдомек, но чаще всего она выходит именно за драконовой водой. Когда запасы драконовой воды подходят к концу, фру Торкильдсен спешит в алкошоп. А если мы идем в алкошоп, то не исключено, что и в Библиотеку заглянем. Одно тянет за собой другое, вопрос лишь в том, что было первым – выпивка или литература.

Каждый раз, когда Библиотекарша говорит, что к Новому году Библиотеку закроют, фру Торкильдсен переживает. В голове у нее словно имеется специальный ящичек, куда она прячет мысли, которые ей не нравятся. Там лежат мысли о том, что надо позвонить в банк, что Библиотеку закрывают, и другие, от которых ей хотелось бы избавиться.

И вот мы возвращаемся домой, а в сумке лежит новая книжка. Но только сначала фру Торкильдсен заглядывает в «Кружечку» – съедает бутерброд с ветчиной и выпивает пива.

У меня по поводу этих ее набегов на паб чувства смешанные.

Правда, она меня больше не привязывает посреди улицы, поэтому, по крайней мере, я избавлен от страха, что на меня накинется вдруг грубый человеческий ребенок или скандальные дворняги. Однако мне по-прежнему приходится быть начеку. Никогда не знаешь, кто следующий выйдет из «Кружечки» и в каком он будет расположении духа.

Теперь здесь для меня даже плошку с водой ставят, и все равно перед дверью паба спокойно мне не бывает. Я далеко не первая псина, томящаяся тут. Сквозь ползущий по полу химический смрад я чую запах множества одиноких собак.