Хорошие собаки до Южного полюса не добираются

– Надо же, вы подружились!

Мне послышалось или в голосе у нее нотки сарказма? Или подозрительности? Вообще хоть какие-то нотки? Да и что такое эти самые нотки? От моего носа сейчас толку мало, запахи фру Торкильдсен спрятаны за броней духов, однако сердце бьется ровно и уверенно, так что все хорошо.

– Мы со Шлёпиком стали лучшими друзьями, – улыбнулась Библиотекарша.

Решила играть по-честному. Я обрадовался. Правильно, карты на стол.

– Шлёпик – первая собака, с которой я подружилась после того, как мой пес умер, – призналась Библиотекарша, – его звали Робин. Золотистый ретривер. Светлый. Довольно глупый пес, он попал под поезд.

То, что золотистый ретривер круглый дурак, и так ясно, а вот все остальное весьма интересно. Значит, в Библиотекарше прячется тоска. Она тоскует по своей умершей собаке. И тоскует она, потому что таков ее выбор. Будь у нее сейчас собака, она не тосковала бы по той, умершей. Старый Робин превратился бы в светлое воспоминание. Сейчас он тоже воспоминание, но пока у Библиотекарши не появится новая собака, это воспоминание будет болезненным и печальным. Основная, зачастую единственная задача таких, как я, домашних собак – это помогать своим человекам переживать боль и трудности, возникающие на протяжении их сосуществования. Не знаю, правильно ли будет утверждать, что собаки помогают тебе забыть горе и недуги, но осмелюсь предположить, что это так.

Собака – твое утешение и твой козел отпущения.

Стол накрыт, запах съестного, заполнивший каждый уголок, вызывает видения, в камине трещит огонь, отчего под бумажными волками образовался настоящий раскаленный ад, и еще фру Торкильдсен включила фортепианную музыку, как раз такую, как мне нравится. Как и большинство собак, я предпочитаю классическую музыку, однако особую слабость я питаю к струнным. При звуках хардангерской скрипки принимаюсь выть. Сам я с этим поделать ничего не могу и не понимаю, откуда берется протяжный бездонный вой, но знаю, что вой этот древний и что когда-нибудь я умру. А фортепианная музыка действует на меня иначе.

Немного погодя я постепенно пришел в себя, а когда фру Торкильдсен угостила Библиотекаршу хересом, беседа потекла ручейком, и я невольно восхитился хозяйкой: надо же, прямо у меня перед носом умудрилась подготовить такой сюрприз. Когда, интересно, они успели сговориться?

Я захлебывался от радости, от ощущения неожиданности и думал, что будь я человеком, я бы предвидел этот вечер. Для собаки стыдно, конечно, оправдывать подкачавшие инстинкты отсутствием человеческой сообразительности. Ну да ладно. Сегодня вечером фру Торкильдсен счастлива. И это главное. Она улыбается, и выспрашивает, и смеется. Благодарно выслушивает похвалы Библиотекарши Дому вообще и виду из окна в частности. В гостиной одна стена от пола до потолка уставлена книгами, только камину удалось в середку вклиниться, поэтому, думаю, сегодня вечером темы для разговоров у них найдутся. Может, они после ужина захотят книги почитать? Вот чудесно-то было бы. Речь у них, как обычно при встрече, зашла о Библиотеке, которой вскоре придет конец, и фру Торкильдсен было загрустила, но, к счастью, ей понадобилось на кухню.

Мы остались наедине – Библиотекарша и я. Момент горячий.

Библиотекарша посмотрела на меня, я посмотрел на Библиотекаршу, и хвост заходил ходуном – оно и неудивительно.

– Шлёпик, солнышко, иди ко мне, – сказала она, и я ушам своим не поверил, ведь фру Торкильдсен в любой момент могла вернуться, но, с другой стороны, мне достаточно подбежать к ногам Библиотекарши – и короткий почесун обеспечен. А ее запах, такой зыбкий и такой чудесный… и со мной снова случилось то же, что и прежде, оно само собой произошло, но понять, что с этим делать, сложновато, поэтому я не придумал ничего лучшего, как пристроиться к ее ноге, да, начать с ноги и посмотреть, как пойдет, и было бы намного проще, если бы Библиотекарша не смеялась, а помогла мне.

– Шлёпик! Фу!

Фру Торкильдсен мало того что вернулась, да еще и вне себя от ярости. Так я и думал, что все закончится криками и ссорой. Так всегда и бывает. Любовь – отстой, которому ошибочно придают чересчур большое значение.

– Ничего страшного! – рассмеялась Библиотекарша, и на этом все могло бы кончиться, но старая выпивоха оседлала своего конька – нравственность, хотя он уже даже не конек, а старый мерин, и его давно пора бы отправить на скотобойню.

– Что с тобой такое, а? – злобно прошипела мне фру Торкильдсен, а Библиотекаршу она ласково заверила: – Вообще-то он так себя не ведет, вы простите его, пожалуйста. Плохая собака!

Библиотекарша опять рассмеялась, но правду утаила, не признавшись, что соблазнительница – это она, а я соблазненный: нет, она, предательница, промолчала, возложив на меня бремя стыда.

– Вот, угощайтесь, пожалуйста, – маринованная семга. Я сама мариновала. И горчичный соус – надеюсь, вы оцените. Это одно из моих коронных блюд.

Фру Торкильдсен так преподносит собственные кулинарные подвиги, что для честности у Библиотекарши не остается шансов. Вообще-то все это довольно вульгарно и на фру Торкильдсен не похоже.