Хороший братец – мертвый братец

– Картинку прибиваю, – крикнула я, молотя по гвоздю, который гнулся в стороны и никак не желал лезть в лаг. – Уют навожу.

Мне было совестно, что грублю ей, но я боялась разрыдаться, если начну объяснять, что происходит. А уже ничего не происходило. Я плюхнулась на табуретку, чувствуя, как все внутри трясется.

– Оля, иди сюда, ко мне, – позвала мама. – Закроем дверь и переждем до утра.

– Мама, ложись спать! Я еще немного здесь побуду…

Глупо, конечно, но я надеялась, что она и вправду уснет. Сама я решила бодрствовать около пролома до утра. Во-первых, из соображений безопасности – дверь в светелку без замка, так что наверху не запрешься, а во-вторых, даже будь там замок, мыслимо ли отсиживаться взаперти, пока подземная нечисть по-хозяйски разгуливает по моему дому.

Несколько глубоких вдохов и выдохов немного меня успокоили и вернули относительную ясность мысли. Я затянула потуже поясок домашнего халатика, засунула за него топор и перехватила поудобнее косу. Коли у противника такие длинные конечности, то разумнее держать его на дальней дистанции, а оружие ближнего боя припасти как резерв.

Только я заступила на боевой пост, как началось…

Кувыка выпрыгнул из-под пола, как чертик из табакерки. Непонятно, почему он прежде так долго трудился над половицами. Сейчас он проломал себе выход мгновенно.

Под домом будто граната разорвалась. От рваного пролома в полу во все стороны полетели осколки досок. Одна из половиц не сломалась, а отодралась по всей длине и взлетела в воздух, встав диагонально, наподобие поднятого шлагбаума. Верхний ее край шарахнул по стеклянному светильнику под потолком. Лампочка выстрелила. Свет погас.

Кувыка угрожающе надвигался на меня в полутьме. В отсветах, падающих из неплотно притворенной двери светелки, я различала только огромную неясную массу, из которой ко мне тянулись не одна и не две, а, как мне показалось, сразу несколько конечностей.

Я замахнулась косой.

– Стой! Не подходи! Порежу!

Кувыка отшатнулся назад и ручонки – все, сколько их там у него было, – отдернул. Вот так-то! Я почувствовала себя намного увереннее. Страх сменился боевым задором. Эх, раззудись плечо, размахнись рука… Я шагнула вперед и вновь взмахнула косой. Кувыка попятился. Он отступил уже к самому краю пролома.

А ну-ка, еще разок. Скинем монстра в яму, и пусть убирается себе восвояси… Но не успела я сделать новый замах, как Кувыка ухватил за косовище у самой пятки лезвия и потянул к себе. Я рванула древко на себя, но Кувыка не стал соревноваться со мной в перетягивании косы, а просто отломил железку – с легкостью, с какой ребенок срывает головку цветка.

Боже, а что, если он начнет меня же и косить моей косой?

Чудище помахало в воздухе едва различимой в темноте железкой, затем спрятало ее, а как и куда – мне и углядеть не удалось…

Я вырвала из-за пояса топор, и Кувыка тут же выдернул его у меня из рук.

Я шагнула назад. Только бы не упасть. Свалюсь – мне конец. Кувыка надвигался туманной массой. Краем сознания я зарегистрировала доносящийся сверху голос.

– Оля! Оля! – звала мама. – Я никак не могу уснуть. Поднимись, пожалуйста, ко мне.

Я молча отступала. Кувыка пробормотал:

– Хагн. Ап хых хагн…

И шагнул вперед.

– Ольга, почему ты молчишь?! – крикнула мама.

В спину мне, поперек: от поясницы до лопаток, уперлись перила лестницы, ведущей в светелку. Дальше отступать некуда.

– Господи, да уснула ты там, что ли! – сердито воскликнула мама. – Когда нужно, тебя никогда не дозовешься.

– Хых… Ап чоп хых… Хагн… – сказал Кувыка.

И тут я завизжала. Вернее, услышала свой собственный дикий, нечеловеческий визг, который испугал меня почти так же, как надвигающееся в полутьме смутное, остро пахнущее землей чудище.

Кувыка замер.

Я визжала… Даже не от страха, от отчаяния или чувства бессилия, а… Не знаю, как выразить… Это было что-то неимоверно древнее… Словно из меня, откуда-то изнутри, из мне самой неизвестной глубины вырвалась и вопила незнакомая тварь, слепая и злобная – той же самой природы, что и Кувыка.

А он хмыкнул и попятился.

Я вопила, визжала и рычала до тех пор, пока Кувыка не отступил на край пролома, неловко рухнул вниз и исчез, и только тогда вой смолк. В горле у меня забулькало – эта темная тварь погружалась обратно в свое темное болото, а я разом обмякла, осела и опустилась на пол, словно из меня вдруг выдернули позвоночник – вместе со спинным мозгом (который-то, кажется, и визжал). Сколько я сидела, секунду или час, не знаю. Очнулась от маминого голоса, шелестевшего сверху, с порога светелки:

– Оля, Оленька, что с тобой?.. Что он с тобой сделал?

– Спроси лучше, что я с ним сделала, – прохрипела я, вставая на четвереньки, а затем на ноги. – Иди, мама, иди… И дверь прикрой.

Как ни удивительно, она вновь послушалась.