Хороший братец – мертвый братец

Меня как кипятком ошпарило. Как же я раньше-то такой возможности не предусмотрел! Мальчишки ночью хулиганили, ящики поджигали… И представилось мне, как он в этом железном гробу бьется… Жалко его стало. Говорят же: «Хоть и тать, а зять, хоть и воровка, а золовка». Какой ни на есть, а свой. Он ведь был вовсе не такой уж плохой голосишко-то. Кабы стучать не бегал, цены бы ему не было.

Подошел я, по привычке – в карман, а ключа нет… Достал нож перочинный китайский, раскрыл, а приступить не решаюсь. Боюсь того, что сейчас увижу. И такая страшная у меня в воображении картина нарисовалась, что сердце защемило… У тех, кто сгорел заживо, мышцы, говорят, стягивает… Жуть.

Взял себя в руки. Подсунул лезвие под край дверцы, подковырнул, поддел… Дверца распахнулась. Смотрю, а замок-то уже прежде меня был сломан. Внутри, в ящике, бумажки обгорелые. Рекламки, должно быть, почтальон бросал… А от голоса моего – ни следа. Сбежать от огня успел или утащили его хулиганы с собой, обожженного да покалеченного?

Стою я с ножом в руках, думу горькую думаю, а в ушах шелестит:

– Раскаяние – это обычно не столько сожаление о зле, которое совершили мы, сколько…

Я чуть не расплакался:

– Так ты жив?!!

Не знаю, радоваться или сердиться.

– Сам придумал, – спрашиваю, – изречение это дурацкое?

– Не я, – говорит. – Франсуа Ларошфуко.

– Ну и что там дальше?

– …не столько сожаление о зле, сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ, – говорит.

Задело это меня дальше некуда.

– Это тебя я, что ли, боюсь?!! – кричу. – Это ты мне, что ли, зло причинишь?! Да ты мне уже все зло, какое только возможно…

– Кому это вы? – слышу.

– Тебе, тебе!!! – кричу. – Кому ж еще?!

Гляжу, а передо мной – соседка, что прямо подо мной живет. Я так распалился, что не сразу ее заметил.

– Ой, – говорю, – простите. Это я не вам, Варвара Степановна.

А она:

– А с кем это вы? – спрашивает.

И на мой нож смотрит подозрительно. Что-то я пробормотал невразумительное, и она ушла, тревожно оглядываясь. А мы с ним домой поднялись – я уж и забыл, куда прежде собирался, – но разговора душевного у нас, разумеется, не получилось… А впрочем, какая может быть душевная беседа со стукачом?!

Надо сказать, что с того дня отношения наши зашли, можно сказать, в тупик. Он мне своего заточения простить не хотел, а я ему – предательства его былого. Так что нам и вместе не жить, и не разлучиться… И то и другое одинаково невозможно.

И тогда додумался я его похоронить. Прямо у себя в квартире, в большой комнате, под полом… Подниму, думаю, паркет, выдолблю небольшую полость – много-то места ему и не требуется, – уложу его туда, а сверху опять паркетными планками прикрою. Снаружи ничего не будет заметно, никому и в голову не придет там его искать, и только я один буду знать, кто лежит под ногами.

План был замечательный, с одной, правда, незначительной недоработкой – я еще не выдумал, как его в могилку эту подпольную заманить. Однако времени впереди было предостаточно – что-нибудь придумается. Главное – подготовить место погребения. Фамильный склеп, так сказать.

Стал я поднимать паркет. Дело шло туго, поскольку у меня на полу не обычный наборный паркет, а блочный… Клеем они, что ли, присобачивают планки к основе? К счастью, нашлось нужное орудие, и не в ящике с инструментом, а на кухне – гибрид топорика с молотком: отбивные готовить и мясо разделывать да кости перерубать.

Принялся я этим инструментом с паркетом расправляться: то лезвием поддену, то обушком пристукну – только щепки летят. Глядя на мою работу, даже голос внутренний и тот оживился и принял, видимо, решение в связи с начавшимся домашним ремонтом объявить мне амнистию. Вьется вокруг, радуется:

– Хорошо-то как! Давно пора было квартирой заняться… Давай я тоже чем-нибудь подсоблю…

«Ничего, – думаю, – скоро подсобишь…»

И еще пуще топориком стучу. Он примолк и говорит вдруг:

– Слушай, а ты соседей не боишься?..

– Чего их бояться? Не волки.

– Я хочу сказать, обеспокоить не боишься? Шуму очень много…

– А ты меня не учи!

– Я не учу, а все-таки…

– Вот и помолчи! – гаркаю.

Слышу, в дверь звонят. Открываю. На пороге – та самая соседка снизу, Варвара Степановна.

– Вы, – говорит, – извините, но уж очень шумно…

– Нет, – говорю, – это вы меня, Варвара Степановна, извините. Тут вот ремонт…

– Я тебя предупреждал! – он мне шепчет.

Я ему:

– А ты не суйся!!!

Соседка даже попятилась.

– Да я-то в общем и не суюсь, – лепечет. – Но стучите уж больно громко…

– Это не вам, – поясняю как можно любезнее. – А я, видите ли, кое-какие преобразования затеял.

И дверь пошире распахиваю.

– Не надо было вообще дверь открывать…

– Заткнись!! – ору. – Мне скрывать нечего!

Соседка еще пуще перепугалась.