Хороший братец – мертвый братец

Подтвердив самому себе еще раз решимость не отдавать родительские кости на поругание, Аркадий Захарович немного успокоился. Но тут же встревожился вновь – ведь он, выходит, уже не сомневается в реальности Жущера и возможности исцеления при помощи косточки… Как же так?! Он замер и порылся в сознании, ожидая возражений. Никто не возразил. Трезвый уголок либо был полностью согласен, либо спал. А вскоре уснул и он сам.

Когда он проснулся, Жущер сидел у него на груди.

Притворяясь спящим и едва сдерживаясь, чтобы не вскочить и, заорав, попытаться стряхнуть тварь на пол, Аркадий Захарович рассматривал недуг через неплотно зажмуренные веки.

Трудно поверить, но Жущер показался ему одновременно и страшным, и прекрасным. В оголенности его анатомии, в воспаленных тканях, некротических зонах, в сочащихся наружу соках таилась особая, запредельная красота. Одна лишь чистая физиология, вознесенная в ранг судьбы. Одно лишь жадное воспаленное существование и ничего больше. Это была сама природа – бесчувственная и абсолютно безразличная к нему, Аркадий Захаровичу, и, видимо, даже не подозревающая о его существовании…

Однако знала ли, не знала о нем природа, но сам Аркадий Захарович вскоре ощутил обращенный к нему ее естественный зов. Надо было вставать да поскорее. Он стиснул зубы, затаил дыхание и стал медленно приподниматься на локтях. Жущер переступил когтистыми лапами и переполз на левое плечо.

Аркадий Захарович сел на кровати. Жущер неспешно переместился на спину и принялся грызть под левой лопаткой. Потихоньку. Наверное, не совсем еще проснулся…

«Как же теперь с рубахой быть? – подумал Аркадий Захарович. – А впрочем, надевал же я ее прежде, когда его не видел. И ничего вроде… Обходилось».

Он вдруг позабыл, как это делается. То ли надо сначала одну руку продеть в рукав, а уж потом… То ли прежде накинуть рубаху на спину, а затем… Как ни исхитряйся, Жущера заденешь непременно… А зов природы усиливался, и из двух зол – обеспокоить недуг или опорожниться прямо на пол – Аркадий Захарович выбрал наименьшее. Сам не зная как, он напялил рубаху, штаны и выскочил из спальни.

Недуг отнесся к его потребностям с пониманием и не особенно озлился. Когда Аркадий Захарович, облегченный и умытый, вошел на кухню, Жущер лишь слегка покусывал его то тут, то там… Вероятно, лишь затем, чтобы о нем не забывали.

Сестра по-прежнему дулась. Зато племянник Аркашка радостно воскликнул:

– Здоров, дядь Аркаш.

«Глупое какое приветствие», – подумал Аркадий Захарович, однако вслух сказал:

– Здоров, тезка, – и потянулся к сестре. Поцеловать.

Катерина отстранилась.

Аркадий Захарович как ни в чем не бывало сел к столу (благо на кухне стояли не стулья, а табуретки без спинок), принял тарелку с едой и сразу же стал налаживать дипломатические отношения. Начал он с нейтральной темы.

– Шел я вчера, Катенька, а по всему городу плакаты с Толькиной рожей расклеены, – сообщил он.

– Ну и что? – сухо осведомилась сестра.

– Это же загрязнение окружающей среды… Куда тут у вас смотрит санитарная служба?!

Сестра промолчала.

– Мечтал, хоть здесь-то от вида его поганого отдохну, – продолжал Аркадий Захарович. – Дома я из-за него и телевизор не включаю. Куда ни плюнь, всюду Толька Злыга! С души воротит.

– Он же был твоим лучшим дружком, – язвительно напомнила сестра. – Водой не разлить.

– Толька?! Дружком?!! Никогда!

– Неправда, – сказала сестра. – Вы в одном классе учились, и я помню, как он к нам домой приходил.

– Дядь Аркаш, тот самый Злыга? Олигарх?!! – оживился Аркашка.

– Какой, к бесам, олигарх! Вор он… Плут, демагог и ворюга. Полстраны обокрал, обездолил, и ему мало. Старики по его милости с голоду мрут, а он церковь в Старой Бологе строит… Вот вам, земляки. Не забываю, мол, малую родину. Мало что бандит, так еще и ханжа! И ведь не застрелит его никто, не взорвет, не отравит…

Но племянник не слушал.

– И ты с ним дружил?!

– Ну, дружил не дружил, а так… общались… – хмуро признал Аркадий Захарович. – До тех пор, пока он не стал председателем совета дружины. Тут уж к нему не подступись. Партийный начальник да и только. Весь в папашу своего, секретаря райкома. Яблоко от яблони…

Он осекся. Катя, стоявшая у раковины и перетиравшая полотенцем посуду, швырнула тарелку на пол:

– Какой ты злой, Аркадий! Какой тупой, какой бесчувственный!

И выбежала из кухни.

Оба Аркадия, дядя и племянник, поспешили за ней. Катя у себя в комнате лежала ничком на кровати и горько рыдала.

– Мам, ну ты чего? Все нормально, – сказал Аркашка, трогая мать за плечо.

– Катя, – сказал Аркадий Захарович, не зная, что еще сказать.

– Ты что, забыл, от чего папа умер? – прорыдала Катерина. – А теперь и у тебя та же самая болезнь… И Миша мой зачах… Ну что, мало тебе, мало? Ты хочешь, чтобы я совсем одна осталась на белом свете?

– Мам, а я? – встрял Аркашка.

Но мать его не слушала.