Хороший братец – мертвый братец

– Ну что тебе дороже? Принципы твои идиотские или сестра? Обо мне ты подумал хоть на секунду? Нет, ему не до того! Ах, какой он благородный! Кости он бережет… Вот увидишь, спросит у тебя Бог, спросит на том свете: «Берег ты сестру?» Что ты ему ответишь? «Косточки, – мол, – сохранил…» Как тебе не стыдно, Аркадий!

Наслушался за свою жизнь Аркадий Захарович женских рыданий и женских упреков, но тут вдруг проняло его до самых костей.

– Катенька, – сказал он, – Катя, не плачь…

– Я устала, устала хоронить! Ты хоть это понимаешь?

– Ну не плачь. Пойду я на кладбище…

– И Аркашке, раз уж нет отца, так хоть дядя нужен…

– Ты ведь слышала: я сделаю, как ты просишь, – угрюмо сказал Аркадий Захарович.

– Мне самой порой жить не хочется…

– Катя! Я же пообещал, что пойду волхвовать! Ты мне одно только скажи, – Аркадий Захарович нагнулся и прошептал ей на ухо, чтобы не услышал племянник, – не могло ли так случиться, что я у родителей был не кровным ребенком?..

– Чего?

Катерина приподняла голову и сощурила красные, распухшие глаза с таким яростным недоумением, что Аркадий Захарович понял: лучше не продолжать, а там – будь что будет.

– Так, ничего, – промямлил он. – Ничего, Катюша.

– Аркашенька, седлай мотоцикл, – сказала Катерина, садясь и вытирая слезы. – Повезешь дядю Аркадия к реке.

Как и в прошлые свои приезды, вновь не узнал Аркадий Захарович скромную речку Бологу – словно худенькую девочку, расплывшуюся в необъятную дебелую бабищу. Сколько лет назад поставили плотину, но он никак не мог ни привыкнуть, ни смириться – мало того что реку загубили, так еще и затопили старинную часть города, а вместе с ней и старое кладбище, на котором похоронены его с Катей родители.

– А это что торчит? – недовольно осведомился он, неуклюже выбравшись из мотоциклетной люльки и вглядываясь в водный простор.

Вдали над розовой зеркальной водой возвышался непонятный предмет. С берега и не разберешь, что за штуковина… Какой-то шест с перекладинами.

– Крест, – сказал Аркашка. – На старой церкви…

– Отродясь не было там никакого креста.

– В прошлом году Иван Кузякин… сварил и… приладил… прямо в воде, – с натугой проговорил Аркашка, извлекая из коляски «Урала» тяжелый тюк из серой резины.

Он сноровисто раскатал сверток на траве и принялся накачивать надувную лодку мотоциклетным насосом.

– Дядь Аркаш… знаешь… как лодка называется?.. – пыхтел он меж мощными качками. – «Нырок»… Она ведь и впрямь… может нырнуть… Плавать-то… умеешь?..

– В твои годы Бологу переплывал. Ну а сейчас… – Аркадий Захарович поежился, представив, каково это – в воде транспортировать на себе Жущера. Да еще неизвестно, как тот отреагирует на холодное и мокрое.

– Эт хорошо, – буркнул Аркашка. – А то в борту… прокол… Воздух травит… Отец заклеить хотел, да не успел… А я не рыбак…

Аркадий Захарович пожал плечами.

– Да ты не бойся, дядь Аркаш, – сказал Аркашка, бросая насос. – Дырочка махонькая… Часа на полтора… Успеешь?

Аркадий Захарович вновь пожал плечами.

– Тут три отсека, – успокоил Аркашка. – Один спустит, остальные удержат на плаву. Должны удержать…

Он сволок лодку в воду, придержал ее, пока Аркадий Захарович забирался в резиновое суденышко и умащивался на положенной поперек доске.

– Удачи, дядь Аркаш.

«Нырок» легко покачивался на воде. Аркадий Захарович никогда прежде не плавал на таком снаряде, но быстро приспособился, вставил весла в резиновые уши с проушинами и погреб, держа курс на крест. Жущер пристроился поудобнее у него на плечах и затих. Грести не мешал и почти никак не давал о себе знать.

Берег быстро отдалялся, и справа от успевшей стать крохотной фигурки племянника, присевшего рядом с мотоциклом, открылся вид на лодочную станцию на пологом берегу – небольшой деревянный причал, а возле него несколько лодок, и рядом – дощатый домик с наблюдательной вышкой, высоко поднятой на четырех столбах. А в глубине пейзажа, в отдалении от берега начинались городские предместья.

Волны тихо плескали в тугие резиновые бока «Нырка». Аркадий Захарович отложил весла и заглянул за левый борт. Глазами прокол не увидишь, однако откуда-то, от самой поверхности воды, исходило еле слышное шипенье, слегка присвистывающее:

– …тс-с-с-с-с-с-ш-ш-ш-ш-ш-с-ш-ш… ш-ш-ш-с-с-с-с-с-с… с-с-с-с-с…

«Нырок» накренился, шипенье смолкло, а из невидимой дырочки, погрузившейся в воду, побежали пузырьки. «Вот так же и из меня вытекала жизнь, – подумалось Аркадию Захаровичу. – Но теперь, теперь-то что будет?»

Он был смущен и растерян. Ради сестры и только ради нее согласился он на это недостойное, гнусное лечение, и, хотя, казалось бы, ему не в чем себя упрекнуть, он винил себя за распиравшую его изнутри подлую радость: буду, буду жить… Будешь-то будешь, но какой ценой? Так ведь не сам, Катя заставила… Тогда хоть не ликуй так позорно! Но он и радовался, и стыдился, и никак не мог разобраться в своих чувствах.

Осторожно, чтобы не потревожить Жущера, он повернулся всем телом и глянул вперед. Крест был совсем близко – лодочка уже плыла над затопленным погостом.