Хороший братец – мертвый братец

– Володя с Серегой, держите его на весу вверх дном. Вот так! Пониже, пониже, над самой землей… А я, стало быть, за звонаря.

Сенька растянулся на земле и долго пристраивал щеку меж жестких будылей репейника и полыни, срубленных косой.

– Ухо не проткни, – сказал Макарыч и, ударив обухом по котлу, извлек из него мощный органный гул.

– Еще разок, – крикнул Сенька, не поднимая головы.

Макарыч вдарил вновь.

– Есть! – завопил Сенька, вскочил на ноги и раздвинул стебли шагах в двух от выкоса. – Здесь.

Володя сбегал в сарай за парой лопат. Копать выпало ему и мне. Макарыч и Сенька, как специалисты высшей квалификации, наблюдали.

– Глубоко? – спросил Володя.

– Метра полтора, – важно сказал Сенька. – Капитально запрятал.

Скоро яма углубилась настолько, что двоим не поместиться, и я остался рыть один. Наконец под лопатой звякнуло.

– Тихо ты! Не разбей! – закричал народ хором.

Я присел и осторожно, как археолог, начал разгребать руками землю вокруг находки.

– Бережней, Серега, – волновался Володя.

Показалось нечто серое, округлое.

– Камень, – сообщил я и вылез из раскопа.

Володя сдернул с головы вязаную шапочку с надписью «Addidas», которую носил зимой и летом, и швырнул ее оземь. Впервые я увидел на его дочерна загорелом лице что-то похожее на выражение чувства.

– Без паники! – строго сказал Макарыч, оглядывая двор. – Сенька еще нюх не натер. А ну-ка еще разок. Попробуем вон там, возле баньки.

Мы поднесли котел к бане, Сенька растянулся вдоль бревенчатой стены, приник ухом к земле, и Макарыч ударил в колокол.

– Ага… Камень… Еще один… Еще… – Сенька встал: – Тут ничего нет, одни булыжники. Давайте вон там, у клетушки.

У клетушки он слушал долго и наконец решился:

– Должно быть, здесь. Не булыган, это точно. И неглубоко.

Володя схватил лопату и вскоре выкопал расколотый чугунок.

– Идет дело, идет, – потер руки Макарыч. – Нюх-то у Семена настраивается. Ищи, Сеня, ищи…

И ведь нашел-таки. На мой-то вкус, ничем особенным самогон не отличался от всех прочих, что довелось мне пить в Мокром, но знатокам лучше знать.

– За удачу.

– За Семена, – поправил Макарыч. – Не парень – золото.

– С твоими бы, Сеня, способностями клады надо… – начал я.

Но Сенька, не дослушав моего дифирамба, вскочил и завизжал:

– Макарыч!

Дядюшка, побагровев, сипел, хрипел, махал стаканом, расплескивая недопитое, и силился что-то выговорить. Меня как током шарахнуло. Не таков мой дядька человек, чтоб поперхнуться зеленым вином. Инсульт!

Володя медленно поднялся из-за стола, не сводя глаз с Макарыча, и во второй раз за этот день на его смуглом, обветренном лице нарисовалось подобие эмоции:

– Водой… Водой его сбрызнуть.

Мы выволокли дядюшку из-за стола, положили на лавку, разорвали рубаху и окропили ему лицо и грудь. Дядя затих, перестал хрипеть, и где-то в глубине его бороды обозначилась спокойная, удовлетворенная улыбка.

– Отходит, – прошептал Сенька.

Макарыч приподнял стакан, с которым не расстался и в смертный час.

– Пить.

Сенька схватил со стола баллон с самогоном и наполнил посудину до краев. Дядюшка поднес чарку к губам и прошептал:

– За новую жизнь.

Меня аж мороз по коже продрал. Как ни горько мне было тот миг, как ни любил я дядьку, а все же невольно восхитился: вот она, отеческая школа, наш природный стиль… Вот как умирает русский любомудр, уходя в мир иной с чашей хмельного в руке.

Макарыч осушил стакан медленно, смакуя каждый глоток – может, последний в жизни, – и хватил стаканом об пол.

– Все! И больше ни капли.

Он бодро вскочил на ноги.

– За дело, ребята.

Володя ошалело пробормотал:

– Ну и самогонка. Мертвого поднимает.

А я на радостях растерялся и, вместо того чтобы обнять воскресшего дядюшку, спросил:

– Какое дело?

Макарыч отряхнул мокрую бороду:

– Ты сам давеча предложил. Клад искать.

Володя сумрачно глянул на него, будто проверяя, не шутит ли.

– Без меня. Пусть пацаны забавляются, – он кивнул на нас с Сенькой.

– И без меня! – воскликнул Сенька. – Раз я пацан, ищите сами…

– Семен Парфеныч, – сказал дядька, – без тебя не получится. Но раз вы оба не желаете, дело хозяйское… – Он демонстративно отвернулся от Сеньки и обратился ко мне: – Видишь ли, племяш, у нас места особые. Тут когда-то путь из варяг в греки пролегал. Ну и много всякого происходило. Татары приходили, шведы, французы. Революция, гражданская война, коллективизация… Одним словом, от тех времен многочисленные клады в земле зарыты. Мне еще бабка рассказывала. Да это все знали. А сколько ни рыли, не нашли.

– Васька Дакушкин находил, – мрачно сказал Володя. – Николаевские червонцы. За них его и посадили.

– Ты, Серега, учти, – пояснил дядюшка, столь же подчеркнуто обращаясь только ко мне, – что посадили при сталинском прижиме и что отыскал их Василий случайно – не в земле, а в хлеву. А если древний клад раскопать… Эх, совсем другая жизнь у нас начнется.

Сенька внимал, насторожив уши, глаза его горели.

– Дом отгрохаем, – продолжал Макарыч, – из красного кирпича, в два этажа…

– В пять! – крикнул Сенька.

– Катер купим…

– Причал на полберега! – крикнул Сенька.

– В таком разе неплохо бы снасти новые… – пробурчал Володя.