Хорошо Всем Известная (СИ)

И горечь разлилась по красивому лицу сказавшего это мужчины, все его существо иллюстрировало ту горькую истину, что будь на то его власть, он и сейчас бы носил Манечку на руках. Он отлично знал, что на виду они с Манечкой приличны, а в известном смысле даже и респектабельны, но за этой прекрасной внешностью скрываются не совсем приглядная нагота и жаркое, отчасти тошнотворное удовлетворение похоти. Ты не вещь, я не вправе кидать тебя туда-сюда, - так он сказал Манечке, естественным образом, никак не шершавя, не барахля, купаясь в выстраданной человечеством вальяжности. И ведь высказал он эту философскую по существу мысль так, что у Манечки не должно было остаться сомнений в его верности, в его неистребимом восхищении ее выдающимися достоинствами. Отлично получилось! Мгновение-другое в доверчивом сердце Манечки даже полыхала гордость: да, она не вещь, в ее власти переходить от одного мужа к другому, а такого, чтобы ее насильно передавали или обменивали, быть не может. С другой стороны, особых причин гордиться собственным своеволием у нее не было, поскольку в результате она оказалась на бобах, променяв достойного мужчину на растяпу и краснобая. И Алексей Сергеевич не мог этого не знать, не мог не восхищаться своим превосходством больше, чем ее красотой, умом и возвышенными чувствами души. Она подозрительно покосилась на него - не насмехается ли? Алексей Сергеевич, тотчас переметнувшись на новый этап, старательно придал своему лицу простоту и доверчивую открытость, скинулся учеником, пытающимся задурить славной учительнице голову зрелищем детской влюбленности и некоторого подобострастия, а отнюдь не познаниями в предмете, который она излагает.

Но продлевать эту роль для Алексея Сергеевича не имело ни малейшего практического смысла. Он вовсе не собирался лепить в представлениях бывшей жены какой-то сугубо положительный образ, так или иначе выхваляться перед ней своим благородством и великолепием. Они ведь хорошо знают друг друга, в отношениях между ними исчерпаны любознательность и вероятие удивительных открытий. И для Алексея Сергеевича резон мог заключаться разве что в той перспективе лежания, которая все еще вырисовывалась в воздухе, окрыляя его и уже некоторым образом оскорбляя нынешнего супруга Манечки. Обольщать же эту последнюю не было никакой нужды. И если все-таки он был не прочь разыграть некоторую феерию обольщения, хотя бы на скорую руку, а отчасти и насмешки ради, то исключительно из чистой поэзии и еще потому, что в этот вечер у него не было каких-либо особых, важных занятий.

Алексей Сергеевич солидно размышлял. Секреты обольщения ему отлично известны, он проверенный, испытанный временем Дон Жуан. Но предстать перед пустой бабенкой этаким великовозрастным повесой, хлыщом, извиваться ради женских прелестей... Это не дело. Он не уж, не гнида какая-нибудь, чтобы извиваться. Алексей Сергеевич полагал себя человеком глубокомысленным, и ему было что сказать о своей чувствительной мужественности и сопутствующем ей трагическом мироощущении.

Вдруг он отбросил всякую суетность, перестал улыбаться, его лицо тронула печальная задумчивость. Можно было подумать, что он больше знать ничего не хочет ни о женской сдобности Манечки, ни о бедствиях ее злополучного брака, что он сейчас поднимется исполинской фигурой над всевозможными безднами, зависнет мрачной тенью на фоне каких-то молний и яростных вспышек.

В нем, вставшем в полный рост и медленно заходившем из угла в угол, драматически изогнулся, почти скрючился страшный биографический вопрос: действительно ли я живу? не бред ли, не одно лишь воображение моя жизнь? Вопрос не праздный, большой, но странно было видеть, при его и самого Алексея Сергеевича величавой осанке, унылую, забитую понурость словно бы нечаянно притулившейся пытливости - словно видишь рыбину, загнанную в тесный для нее аквариум. И все это так на виду, так остро. Алексей Серегеевич физиологически, даже, пожалуй, зоологически ставил вопрос, порожденный, если разобраться, больным и мучающимся духом его поколения. Теперь он думал только о себе и знал только себя, и разные сбивчивые мысли готовы были извлекать из его грудной клетки похожие на стоны слова.

Он вышел на середину комнаты, сложил руки на груди и с болезненно отзывающейся в мускулах лица пристальностью воззрился, минуя стены, куда-то в темные дали.

- Впереди - неизвестность, - отчеканил, насупившись.

Манечка что-то проклекотала. Она не поняла озабоченности собеседника, в его словах, а тем более ощущениях и предполагаемых метаниях она не разглядела никакой драмы или, например, задачи, требовавшей трудного, чем-либо опасного решения. Проблема темных далей и таящейся в них неизвестности выеденного яйца не стоит, решить ее, по мнению Манечки, можно довольно просто, если ты обеспечен, если твой карман не пуст.

- И что с того? - Она пожала плечами. Сказать ей было нечего, и заговорила она только с тем, чтобы не молчать, не угнетать своим беспомощным и бессмысленным молчанием и без того удрученного Алексея Сергеевича.