Хоровод воды

Впрочем, Аня ничего не сказала, и вот Гоша убирает в комнату свои специальные бабушкины игрушки, Аня с мамой сидят на кухне, пьют чай, закусывают зефиром, который принесла Аня, за окном падает мокрый снег, и вдруг Татьяна начинает рассказывать, как когда-то познакомилась с Аниным отцом, Сашей Мельниковым, как они прожили вместе несколько лет, а потом она ушла от него.

– Так ты думала, он завел ребенка на стороне? – спрашивает Аня.

– Да не заводил он никакого ребенка, – раздраженно отвечает мама. – Это был Васин ребенок, его брата. Но Саша с ней возился, словно это – его ребенок.

– То есть ты ушла от него, потому что он заботился о любовнице своего брата? – по-прежнему не понимает Аня. Какая-то глупая история. Отец повел себя как обычный мужчина – понты, геройство, никакой ответственности. Мама же сама говорила – от мужчин ничего другого ждать не приходится.

– Да, – отвечает Татьяна, – можно сказать так. А еще Саша никогда не любил меня. Только эту Лёлю, тупую русскую блондинку. Я для него была так, экзотикой. Подвернулась в неудачный день, залетела как дура со второго раза. Нас ведь предохраняться не учили, не то что сейчас.

И поправляет аккуратно уложенные волосы, такие же черные, как в молодости, хотя наверняка уже крашеные.

– Нечего на меня так смотреть, – говорит Аня. – Я, между прочим, родила планового ребенка. Вполне удачного. Даже с хорошими генами: отец у него был почти непьющий, вот!

Удачный плановый ребенок колобродит в комнате. Судя по звукам, он сумел сделать пистолет из плюшевого медведя или заводной юлы.

Бабушка Таня помешивает чай и задумчиво повторяет:

– Саша никогда не любил меня.

– А ты его любила? – спрашивает Аня, словно забыв, что задавала этот вопрос после похорон.

– А я его любила. В этом все и дело. Не любила – не развелась бы.

Вот оно как получается. Дурные парадоксы не теряют силы: раз ты меня не любишь, ничто не мешает нам жить вместе – так, кажется?

– Мама меня предупреждала: не влюбляйся! Переспи с ним, роди ребенка, выйди замуж, если такая дура, – но не влюбляйся. А я влюбилась, как только увидела. С первого взгляда. Он только спросил, не надо ли сумки поднести, – и все. Можно было меня саму брать и нести куда угодно. Как сумку. Секунд тридцать – и готово. Мама всю жизнь говорила: влюбишься – пиши пропало. Потеряешь контроль над ситуацией.

А может, мне и не нужен контроль? – думает Аня. Вот Вика говорит, женщины должны уметь отдаваться течению событий. Только тогда вода вынесет их на нужный берег. Вика, конечно, говорит, но я вот совсем не помню, чтобы я когда-нибудь так влюблялась, как мама рассказывает. Чтобы брать и нести куда угодно. Такого, слава Богу, не было. Интересно почему?

И вдруг догадывается: это потому, что у нее все нормально с сексом. По большому счету, почти все равно, с кем трахаться: кончить всегда можно, от мужчины тут ничего и не зависит. Бывают, конечно, совсем безмазовые, как Марик, – но это еще должно так повезти. А вообще – мужик он и есть мужик, секс он и есть секс, отличная вещь, не оставляющая в Аниной жизни места ни для каких чудес, ни для какой любви.

Видимо, так в их семье заведено: либо секс, либо любовь. Вот у мамы была любовь, а секса толком не было. Забеременела со второго раза, с отцом прожила от силы года четыре, а потом у нее никого и не было. Аня почему-то в этом уверена – никогда, конечно, не спрашивала: мама разговоров про секс не переносила, даже слово само ее раздражало. Это все от распущенности, говорила она.

Аня старается об этом не думать – слишком любит маму, чтобы представить, каково это: тридцать лет без мужчины. Сама-то она, когда Гоша был маленький и сил почти ни на что не оставалось, хоть раз в несколько месяцев находила кого-нибудь из старых знакомых – тех самых грузчиков, шоферов, охранников, – чтобы, как девочки говорили, паутиной не заросло. Встречи эти были редкими и торопливыми, так что, выходит, Андрей у Ани первый постоянный любовник за три с лишним года после Гошиного отца.

Аня старается не думать о том, как мама тридцать лет жила без мужчины, но эта мысль приходит к ней в самые неподходящие минуты – например, когда мама ругается, что Гоша не умеет показывать на пальцах, сколько ему лет. Или вот сейчас, когда мама заговорила о любви.

Теперь они пьют чай молча.

Старенькая опрятная кухня, чем-то похожая на кухню моих родителей. Клеенка на столе, две женщины за столом. Раскосые глаза, широкие скулы. Похоже, русская кровь без остатка растворяется в их жилах. Если поискать, где-то найдется и фотография бабушки Джамили – молодой, в гимнастерке, с орденом Красной Звезды. Тоже точь-в-точь как дочь и внучка.

А может, это просто для меня все татарки на одно лицо?

Уже в прихожей Аня не выдерживает:

– Мам, а что ты так вырядилась – во все черное? У тебя что, траур?

Татьяна смотрит на дочь в упор, почти не мигая. Потом глухо говорит:

– Я же говорю: я очень его любила.