Хоровод воды

В двадцать лет Лёля была уверена: она будет знаменитой, это все – только начало. Ей казалось, у нее есть талант, не хватает только новых переживаний, новых впечатлений, чувств, любовей. Больше всего боялась скучной жизни, чтобы – как у всех. Сбегала с лекций, гуляла по Москве, целовалась в скверах, что ни месяц – придумывала себе новую любовь: то профессор с кафедры античной философии, то известный актер, то музыкант из полуподпольной рок-группы, игравший «Битлз» один в один, то вот молодой геолог, стиль Аксенова и Гладилина, словно из книжек, которые нравились еще в школе. Но большой любви все не было, и, казалось, только это мешает стать по-настоящему значительным поэтом. Если бы Лёля верила в Бога, она бы попросила у Него этой любви, но вместо Бога она верила в сами все предложат, сами все дадут – вот и получила по вере своей, все ей дали, сполна, без просьб.

Вася был старше на пять лет, красивый, высокий. К тому же – физик, ядерщик, девять дней одного года, полигоны, испытания, секретные исследования. Как только увидела – сразу поняла: Сашка был только намеком, репетицией. Они в самом деле были похожи – все-таки братья, – но так, как бывают похожи стихи настоящего поэта и его эпигонов. Еще до того, как во время танца почувствовала Васину руку на своей талии, Лёля знала: вот он, мужчина ее жизни, тот, кому она должна принадлежать, тот, кто заставит сердце сгорать от любви, тело – дрожать от страсти, а стихи – навеки остаться в литературе.

Наутро она написала: Слово «единственный» – это как атом, это – распад. Е – электрон, дин – это сила. Мне её дал. Ты был со мною, всю ночь, наугад… надо же, четвертую строчку забыла. Кажется, была очень удачной.

Лёля достает с полки ту самую Сашиздатовскую книжку, листает… нет, конечно, этого стихотворения здесь нет, наверное, она его Саше даже и не читала, все-таки неловко той ночью получилось: Сашка напился, а она – сразу в постель к его брату.

Но как же с ним было хорошо!

Лёля перелистывает пожелтевшие странички. Нерожденная дочь, я к тебе обращаюсь… смешная история, она была почему-то уверена, что будет девочка. Ошибалась. Если подумать – часто ошибалась. Почему-то думала: страдания закаляют душу, от несчастной любви стихи становятся только сильнее. Но когда Вася ее бросил – так глупо, так оскорбительно! – писать совершенно не хотелось, можно было только рыдать и вспоминать, как было с ним хорошо когда-то. Несколько раз встречалась со старыми любовниками – чтобы утешиться, но получалось глупо, бессмысленно, стыдно… в конце концов уехала к родителям в Питер, разругалась в первый же вечер, хлопнула дверью, ушла жить к тете Лиде.

Они гуляли по Летнему саду, уже законсервированному на зиму, и тетя Лида говорила о романтическом каноне. Странно: тетя Лида была химиком, а всю жизнь говорила с Лёлей о литературе. Той осенью объясняла, мол, романтическая любовь – это всего лишь побочный результат того, что в эпоху Возрождения появляется современное понятие «человек» – в смысле, отдельная единица, не член семьи или рода, не прихожанин церкви, не ремесленник из цеха. Человек задался вопросом: Зачем все это? Зачем я – это я, зачем я живу именно свою жизнь? И любовь оказалась ответом, тем, что выделяло человека из общности, которой он принадлежал все Средние века. Отсюда – романтический канон, Ромео и Джульетта, ранний Пушкин, Виктор Гюго и даже Гюстав Флобер.

Лёля хорошо помнит: тетя Лида в своей шляпке, с палкой в руках, тяжелая походка. Почти семьдесят, но она все еще была бодра, беременная Лёля едва за ней поспевала. Громкий, резкий голос разносился по пустому саду:

– Цепляться за романтический канон так же глупо, как верить во флогистон или систему Птолемея. Для своего времени – огромный шаг вперед, да. Но это время давно прошло. Вот поэтому, Леночка, все романтические мечты при столкновении с реальностью оказываются таким дерьмом. Потому что они морально устарели. Люди уже обособились дальше некуда, настало время опять найти свою общность.

Лёля никогда не слышала, чтобы сверстники ее родителей говорили слово «дерьмо», – это и задело ее, и развеселило.

– А любовь – тоже дерьмо? – спросила она.

– Романтическая любовь, Леночка, удивительное дерьмо, – ответила тетка, а потом добавила: – Впрочем, не возьмусь сказать, чтó дерьмовей из всего этого протухшего набора: очарование смерти, прелесть одиночества, власть над людьми, неземная страсть, безответная любовь… Мне семьдесят скоро, я всего этого навидалась.

– А творчество? – спросила Лёля.

– Творчество – тоже дерьмо. Ты почитай немецких романтиков, которые придумали всех этих безумных художников и сумасшедших поэтов. Неслучайно в конце концов все кончилось Бодлером, у которого отбросы и дерьмо – уже не метафора, а тема.