Хоровод воды

Красивая девушка. Похожа на Любу, студентку из Москвы. Десять лет назад тоже на корабле плыла в Самару к родителям. Вот и случилась у них любовь. Стояли ночью над темной рекой, по сторонам только не смотрели: целовались. С тех пор, если кто целуется, в кино или тут, на «Урицком», Павел сразу Любу вспоминает. Глаза у нее были синие-синие – когда она улыбалась, в них искорки плясали.

Хотели они пожениться, да мать не дала, сказала: Еще в Москву уедешь, я с кем останусь? Другую себе ищи, местную! Павел спорить не стал: кто же с матерью спорит? Он и Петру обещал мать беречь.

Так ничего с Любой у них и не вышло.

Ночью тихо, а днем из всех репродукторов несколько раз на дню: Красавица народная, как море полноводная! Хорошая песня. Правда, для Павла река и песня никак не связаны. Песня сама по себе. Река тоже вот течет, левый берег в темноте теряется. В такие моменты кажется – ничего не изменилось. Пятнадцать лет он плавает. Наверное, действительно может сосчитать все мели, словно пальцы на руке.

Пятнадцать лет. Почитай, вся жизнь здесь прошла. Другие уехали, Мишка, говорят, добрался до Москвы, работает там на заводе, а Павел все здесь. Разве что из деревни в город подался. Всю жизнь на Волге, как отец и дед. Это сейчас люди все время ездят с места на место, ищут чего-то. А раньше как было: где родился, там и живи.

Лучше, конечно, этого никому не говорить. Потому что раньше было плохо, а теперь – хорошо. Раньше песни тоска наша пела, а теперь наша радость поет. Это правда. Не поют сейчас тоскливых песен. Но все равно – тоска накатывает. Может, из-за той девочки, с которой говорил вечером?

Девочка сразу сказала: звать ее Полина – не Поляша, не Поля, не Полечка, только Полина, иначе она обидится! Серьезная семилетняя девочка Полина. В беленьком платьице, с толстой книжкой в руках. И красивая мама, тоже вечно с книжкой. Папа, объяснила Полина, остался работать. У него очень важная работа. И пальчик подняла.

Павел заметил: глядя на Полину, пассажиры умиляются, мол, какая серьезная девочка. А Павел не любил серьезных детей, у него сестренка серьезная была, с каждой новой смертью становилась все серьезней и серьезней, тише и тише, словно знала: скоро и ее очередь. И умерла тоже тихонько, Павел сам не понял – когда. Вынул только из руки деревянную лошадку, сунул зачем-то себе в карман. Даже не заплакал, взял лопату, пошел могилу рыть. Многие тогда мертвых ели, случалось – и своих детей. Говорят, в соседнем селе женщина девочку убила и съела, сказала: Все равно бы умерла. Соседняя деревня вся вымерла, в Павловой хоть кто-то остался.

Не любит он об этом вспоминать, но вот припомнилось.

Или еще в прошлом году плыл на корабле директор завода с семьей. Ехали с Украины на новое место, с ними нянька была еще, тоже хохлушка, Галинка звали. Молодая совсем девчонка. Павел спросил, что это она – нянькой. Пошла бы лучше учиться или на завод. А то всю жизнь нянькой проработаешь. Галинка ответила: Не могу, я в долгу перед ними. Они меня спасли от голода пять лет назад. Вы, наверное, не знаете, что такое настоящий голод.

– Знаю, – ответил Павел. – У нас был голод в двадцать первом.

– Ой да, – сказала Галинка, – нам в школе говорили: это из-за того, что Деникин зерно вывез.

Павел ничего не сказал, а внутри все опустилось. Впрочем, какая теперь разница, кто вывез зерно? Хотя если бы Петр жив остался, было бы ему обидно такое слышать.

Будь Павел лет на пять помоложе, приударил бы за Галинкой, женился, поселил бы у себя, пусть за матерью ухаживает, детей растит. А так – кому он нужен? Старый уже, почитай.

Павел слышит чьи-то осторожные шаги. Оборачивается: вот те на, Полина, что ты здесь делаешь?

Маленькая девочка в белом платьице, одна на палубе ночью. Словно привидение.

– Мне не спится, дядя Паша. Папа говорит, надо подышать свежим воздухом.

Павел вздыхает, берет девочку на руки. Давай, говорит, вместе постоим.

– А вы, дядя Паша, – говорит Полина, – очень, наверное, смелый человек.

– Почему? – удивляется Павел. – Обычный советский человек, как все.

– Вы знаете, мне мама рассказывала, был такой древний греческий философ, – и Полина морщит лобик, вспоминая трудное имя. – Ана-хар-сис, вот. Он говорил, что моряки – очень смелые люди. Потому что их только четыре пальца отделяют от смерти. Четыре пальца, – поясняет она, – это толщина корабельной доски в Греции была.

– Ну, – говорит Павел, – у нас вон какой большой корабль, теплоход, тут не одна доска, очень много. Четыреста пальцев. Четыре тысячи. Можно не бояться.

– Я и не боюсь, – серьезно говорит Полина, – я знаю, если корабль потонет, нас спасут. Как челюскинцев.

Они вместе смотрят на реку.

– Дядя Паша, – говорит Полина, – а вы сильный. Почти как папа. Вы знаете, какой мой папа сильный? Ого-го! И еще однажды он показал мне бронепоезд. Вы видели когда-нибудь бронепоезд?