Иезуиты к тому времени уже сняли планомерную осаду с Рисаля — уехал Санчес, отступился сам Пастельс. Но церковный надзор остается, иезуиты многотерпеливы, вдруг подвернется подходящий случай… Приходский священник Обач и его коллега Балагер (тот самый, который заставил дапитанских дам снять чулки) внимательно следят за каждым шагом Рисаля. Тот их не выносит, считает недостойными служителями в целом чтимого им ордена. Но обратиться он может только к ним и скрепя сердце отправляется к Обачу. Пронырливый иезуит тут же хватается за представившуюся возможность: похвально, весьма похвально. Конечно, он готов обвенчать их. Но вот маленькая загвоздка: Пепе считают еретиком. Видимо, это не так, раз он просит совершить над ними таинство бракосочетания. Но все филиппинцы и многие испанцы полагают, что он безбожник. Рассеем это пагубное заблуждение — пусть Лепе напишет отречение от своих взглядов, и тогда он со слезой умиления обвенчает их.
Рисаль чувствует, что ему расставляют сеть. Нельзя ли обойтись без отречения? Никак нельзя. А каков текст отречения? Ну, сказать, что отказывается от прежних взглядов и возвращается в лоно церкви. Обач готов продиктовать текст. Рисаль записывает несколько вариантов, но все еще сомневается. Что ж, если Пепе сомневается, запросим епископа Себу — тот подтвердит, что без отречения невозможно. Несколько недель кряду Рисаль чуть ли не ежедневно наносит визиты Обачу. Да, тот послал запрос епископу — вот-вот придет ответ. Ответ действительно приходит: епископ целиком поддерживает иезуита и категорически запрещает венчание без отречения. «Ах так, — решает Рисаль, — значит, его хотят взять измором, играют на святых чувствах. Никакого отречения не будет!» — «Но ведь на Филиппинах нет гражданского брака?» — вкрадчиво замечает Обач. «Нет — и не надо. Все равно он будет жить с Хосефиной как с женой!» — «Но ребенок, ребенок! Как же он — ведь он будет незаконнорожденным, кто его будет крестить?!» Это уже явный шантаж. Вспылив, Рисаль заявляет, что такое поведение недостойно служителя церкви. Он и его ребенок обойдутся и без нее.
В конце года у Хосефины выкидыш. Несчастье происходит ночью в пустом доме, сам Рисаль ночует в другом месте, у учеников. С Хосефиной только малолетний племянник Рисаля. Перепуганный мальчик бежит через страшно шелестящие заросли и громко зовет «дядю Пепе». Рисаль бросается к любимой женщине. Ребенок — мальчик! — рождается мертвым. Рисаль оказывает срочную помощь роженице. Дав ей успокоительное и убедившись, что она засыпает, он заворачивает мертвого младенца в циновку и идет с ним вверх по ручью, который он столько раз описывал и в стихах и в письмах. И где-то выше по течению он выкапывает могилку, опускает в нее тельце и тщательно, так, чтобы нельзя было найти место, разравнивает землю. Потом долго стоит, подняв глаза к звездам.
Это тяжелейший удар. Он, рационалист и скептик, не верящий ни в католического бога, ни в филиппинских духов, все же верит в провидение, верит, что происходящие на земле события имеют сокровенный смысл, верит, что они полны символического значения. И. считая себя пророком, способным провидеть будущее, полагает, что этот тайный смысл открыт ему. Вся его жизнь, вся его деятельность бесплодны, ее результаты мертворожденны — вот подтверждение! Он давно обречен, он отмечен знамением. Ему суждено только приносить несчастья всем, прежде всего самым близким и дорогим ему людям. Значит, надо оставить их, надо принять удары судьбы на себя, пощадить дорогих ему людей. Надо во что бы то ни стало покинуть Филиппины.
Он не собирается вернуться к прежним делам, но обращается к властям с просьбой облегчить его участь. Собственно, хлопотать об этом он начал еще за год до встречи с Хосефиной, в феврале 1894 года. Он отправляет два письма преемнику Деспухоля — Рамону Бланко.
В ноябре 1894 года Бланко сам приезжает в Дапитан и встречается с Рисалем. Он обещает перевести ссыльного на остров Лусон, о чем Рисаль сообщает Блюментритту уже в 1895 году: «Прошло пять месяцев с тех пор, как генерал-губернатор обещал перевести меня в Северный Илокос (провинция на острове Лусон. —