Хосе Рисаль

По возвращении Пио Валенсуэла излагает Андресу Бонифасио суть своих бесед с Рисалем. Тот ошарашен: не этого он ждет от кумира. Сначала он просто не верит своему посланцу, но тот стоит на своем. Тогда (по словам Валенсуэлы) Бонифасио приходит в ярость и кричит: «Да где, когда революция начиналась при условиях, которых он требует? Никогда революционеры не имели перевеса с самого начала». С трудом успокоившись, Бонифасио категорически запрещает дону Пио говорить кому бы то ни было об истинном отношении Рисаля к вооруженному выступлению. Они обойдутся без него. Но и отречься от него они тоже не могут — слишком многое в Катипунане ориентировано на Рисаля. Бонифасио все же пытается следовать советам изгнанника. Его посланцы обращаются к известным манильским богачам, но получают отказ и даже угрозы сообщить обо всем испанцам. Богатейший из них, дон Франсиско Рохас, восклицает: «Что за глупость! Я не дам вам ни сентаво. А если вы не откажетесь от вашей дурацкой затеи, я выдам Катипунан и его членов властям».

И тогда Бонифасио следует другой рекомендации Рисаля, изложенной в романе «Мятеж» — настольной книге вождя Катипунана. Там Симон пытается столкнуть местную принсипалию с властями, не останавливаясь перед провокацией: с помощью китайца Кироги он подбрасывает ружья в дома богачей, чтобы потом сообщить о складах оружия властям. Вызывая власти на репрессии, компрометируя местную верхушку, он тем самым толкает ее в лагерь повстанцев. И Бонифасио решает воспользоваться подсказанным Рисалем способом. Когда до властей начинают доходить слухи о существовании подпольной организации, Бонифасио фабрикует письма, из которых явствует, что видные представители принсипалии активно участвуют в ней, и делает так, что письма попадают в руки властей. Следуют аресты и пытки, в числе арестованных оказываются многие друзья и соратники Рисаля, которые начинают давать показания. Позднее многие, и том числе и дон Франсиско Рохас, не пожертвовавший ни сентаво Катипунану, будут казнены.

Но это еще впереди, Пока же Рисаль смутно осознает надвигающуюся угрозу и решает как можно скорее покинуть Дапитан и Филиппины. К этому толкает его и реакция сестры и Хосефины. Он уедет завтра же, тем же пароходом, что привез весть о даровании разрешения на выезд. Благодарные дапитеньос приходят проститься со своим гостем, так много сделавшим для города. Рисаль поручает продать — пусть в убыток — свою земельную собственность. Ученикам он раздает вещи — кому кресло, кому картину, кому книгу.

Он подходит к окну и видит сотни людей. Пришел весь город, нет только монахов, которые демонстративно игнорируют это событие. Городской оркестр, гордость Дапитана, разместился на скале у самой воды. Хосефина и Нарсиса уже в лодке. Пора и ему. Рисаль медленно спускается по ступеням и, сопровождаемый плачущими дапитеньос, идет к берегу. Потом вдруг останавливается, просит всех оставаться на месте и возвращается к небольшому деревянному домику, служившему ему для научных занятий. Постояв несколько секунд, он чиркает спичкой и поджигает строение. Сухое дерево сразу занимается. Рисаль круто поворачивается и не оглядываясь идет к лодке. Он садится, и гребцы опускают весла на воду. Оркестр заиграл «Похоронный марш» Шопена. Печальные звуки плывут над водой, лодка скользит по заливу. Похоронным маршем дапитеньос выражают свою скорбь, навеянную расставанием с Рисалем. Для него он — предзнаменование грядущего конца.

Начинается страшный бег наперегонки со смертью.

«ПОСЛЕДНЕЕ ПРОЩАЙ»

Прощай, мой дом желанный

и солнце в ясной дали,

жемчужина Востока,

потерянный наш рай.

Пусть жизнь моя прервется,

умру я без печали.

И если б сотни жизней

мне в будущем сияли —

я с радостью бы отдал

их за тебя, мой край!

Хосе Рисаль. Последнее прощай

Девять человек — сам Рисаль, Хосефина, Нарсиса с дочерью, три племянника и слуги — занимают единственную каюту первого класса. Но это первый класс испанского судна, а потому в каюте шесть коек. Тесновато, но главное, считает Рисаль, он в пути. А раз в пути, неизбежен дневник. И запись от 31 июля 1896 года (первый день путешествия) гласит: «Я пробыл в этом районе четыре года, тринадцать дней и несколько часов». Это верное свидетельство того, что Рисаль тяготился изгнанием и считал дни и даже часы.