Хосе Рисаль

Его отношение к начавшемуся восстанию определяется сразу же: «Это не мое дело, я этого не хотел». У него нерушимое алиби: весь месяц он находился под строжайшим надзором на борту крейсера. Конечно же, его ни в чем не могут обвинить, и он испытывает даже некоторое облегчение, которое сквозит в письме Блюментритту: «Генерал-губернатор отправил меня на крейсер «Кастилия», где я был отрезан от всех и встречался только с семьей. Как раз в это время в Маниле произошли беспорядки, о чем я сожалею, но как раз они показывают, что я вопреки их предположениям не тот, к кому сходятся все нити. Моя полная невиновность доказана».

Непричастность Рисаля к происшедшим событиям ясна и властям, о чем свидетельствует письмо Бланко Рисалю, отправленное 30 августа. Из общей интонации письма следует, что Бланко как бы приглашает Рисаля посмотреть со стороны на происходящее, в котором тот, с его точки зрения, не замешан. Есть в нем даже и похвальба собственной предусмотрительностью: он изолировал Рисаля, и все обернулось к лучшему, теперь он вне подозрений. Одновременно генерал-губернатор Бланко передает Рисалю два идентичных письма: военному министру и министру заморских территорий. В них он пишет: «С глубокой симпатией рекомендую вам доктора Хосе Рисаля, который отбывает на полуостров (в Испанию. — И. П.) в распоряжение правительства, желая предложить свои услуги в качестве хирурга в действующей армии на Кубе. Его поведение в течение четырех лет ссылки в Дапитане было безупречным, и, по моему мнению, он тем более заслуживает прощения и благосклонности, что никоим образом не замешан ни в химерической попытке, которая стоит нам столько крови, ни в каком бы то ни было заговоре или тайной организации». Это полное оправдание Рисаля верховной колониальной властью. Казалось бы, второй этап гонки со смертью начинается при благоприятных для Рисаля обстоятельствах.

2 сентября Рисаль переходит на борт парохода «Исла де Панай», который на следующий день отплывает в Испанию. Он вроде бы свободен: каюта с иллюминатором, охраны нет. Он даже обедает за капитанским столом. С началом нового путешествия начинается и дневник. Первые записи вполне спокойные, даже умиротворенные. Он отмечает только скверный сервис: столовую посуду моют в одном тазу, и Рисаль, всегда чрезвычайно требовательный по части гигиены, сам моет свой прибор. Но уже через день тон дневника меняется: появляются тревожные нотки, его заботит уже не санитария, а отношение к нему самому. На борту «Исла де Панай» два иезуита, один из которых тяжело болен, фактически при смерти: от него отказывается судовой врач. Рисаль, движимый природным человеколюбием и убеждением, что врач должен бороться за жизнь больного до конца, не отходит от койки умирающего. В знак признательности другой иезуит посвящает Рисаля во все слухи и толки, циркулирующие на пароходе. Рисаль, столь общительный, уже заметил, что пассажиры сторонятся его. Рисаль записывает со слов иезуита: «Меня избегают, потому что верят, будто я — причина беспорядков в Маниле. Мне остается только смеяться над наивностью и невинностью этих индивидов».

Но смеяться, собственно, нечему. 8 сентября «Исла де Панай» прибывает в Сингапур. Из местных газет становится известным, что положение осложнилось: повстанцы одерживают верх во многих местах, власти шлют подкрепления, но Испания далеко, и они еще в пути. Попутчик Рисаля на пароходе — Педро Рохас, брат того Франсиско Рохаса, который арестован и уже расстрелян в Маниле. Узнав о происшедшем, Педро вместе с сыном сходит на берег и не возвращается на корабль. На борт парохода поднимаются филиппинцы, живущие в Сингапуре, и умоляют Рисаля последовать примеру дона Педро. «Стать беглецом — никогда! — отвечает Рисаль. — Я дал слово генералу Бланко, что отправлюсь на Кубу служить в испанской армии. В любом случае Бланко позаботится обо мне». Позаботится, но не так, как думает Рисаль.

Тогда филиппинцы предлагают срочно возбудить дело в сингапурском суде о нарушении habeas corpus, закона о неприкосновенности личности: в сингапурских водах, то есть на английской территории, незаконно задержан человек. Суд может задержать выход судна в море. И от этого Рисаль категорически отказывается: ведь он не пленник, не арестованный и, главное, верит «слову кабальеро», данному Бланко.