Хождение к Студеному морю

К наполовину занесенному балагану скитник подъехал, когда сияние разгорелось в полную силу. Судя по присыпанным порошей следам, хозяева ушли на лошадях вверх по ключу несколько дней назад. Дверь не заперта – люди в этих краях не знают, что такое воровство.

– Думаю, якуты не обидятся, если заночую у них, – рассудил Корней, отряхивая с капюшона бахрому наросшего инея.

Войдя в жилую часть балагана, Корней перекрестился: «Прости, Матерь Божья, за самочинство». Зажег лампу, затопил печь, поставил на плиту набитый снегом чайник. Когда помещение прогрелось, снял меховую одежду и развесил ее на жердях. Оглядевшись, увидел на бревенчатой стене рядом с висевшим на колышке ружьем икону. Такую темную, что не различить, кто на ней изображен.

Ужинал прихваченными в дорогу лепешками и олениной. Перед сном набил чрево печурки сырыми поленьями и улегся на прогревшемся кане.

Утром, пока пил чай, размышлял: ждать хозяев здесь или поехать по их следам?

«Оставаться без нужды в чужом жилище неприлично да и неизвестно, сколько просидишь, лучше поеду», – решил он, надевая малицу.

Выехал, чтобы не плутать и видеть, куда ведут следы, с восходом солнца. Вокруг стояла такая тишина, что было отчетливо слышно, как по шершавым стволам снуют крохотные поползни и скачут по веткам, стряхивая снег, вертлявые белки.

Часа через три на отлогом скате в наступивших сумерках разглядел балаган. Из него поднимался столб дыма с искрами. Подчиняясь ветру, он ломался над лесом и дальше тянулся горизонтальной линией. На обмазанной глиной стене тускло светилось окошко. Олени, почуяв жилой дух, оживились, прибавили шаг. Как ни странно, сколько они ни ехали, балаган никак не приближался. Корней уже начал думать, не галлюцинация ли это? Однако нет – вон городьба из длинных жердей. Упершись в нее, олени встали.

Скитник, не обращая внимания на собак, прошел мимо хлева, из которого доносились перестук копыт и шумное дыхание скотины, к балагану. Отряхнувшись, отворил наклонную, обитую шкурой дверь и вошел, впустив молочные клубы морозного воздуха. Сквозь них сначала различил лишь пламя, трепетавшее в чадящих светильниках и очаге, а когда глаза привыкли к полумраку, и людей вокруг него.

Кто-то попыхивал трубкой, кто-то дремал. На плоском камне сипел, подставив огню прокопченный бок, большой медный чайник. В воздухе стоял едкий, удушливый запах табачного дыма. На появление Корнея никто не обратил внимания.

– Здравствуйте! – громко произнес он, несколько сбитый с толку столь странной реакцией.

Услышав незнакомый голос, якуты разом повернулись. Сообразив наконец, что в балаган вошел чужой, возбужденно загалдели:

– Дорова! Дорова! Раздевайся, грейся, чай пей. Копсе говорить будем.

Подскочивший к Корнею парень помог стянуть заиндевевшую малицу. Гостя усадили на низенькую табуретку, у которой ножки не по углам, а посреди, рядом с худым стариком. Тот неторопливо мял руками шкуру для камуса. В это время у чайника забренчала крышка. Старик отодвинул его в сторону и бросил в кипяток щедрую жменю чая.

Молодой, выждав немного, наполнил большущую кружку и подал ее гостю с куском конской колбасы.

Чаепитие и чревоугодие у северян любимое занятие, особенно после дальней дороги. Еще бы! Что может быть приятней в мороз, чем оказаться у жаркого очага и, съев гору жирного мяса, отхлебывать маленькими глоточками живительный напиток, и чувствовать, как тепло растекается по всему телу! Рассказывать друг другу новости: кто, куда и зачем ездил, что видел, что слышал. Обсуждать, какая будет весна, какое ожидать половодье. После чего раскурить трубку ядреной махры и, выпуская дым, наблюдать, как язычки пламени, бегая по суставчатым головешкам, затаиваются, накапливая жар для нового всплеска. А когда веки начнут смыкаться, улечься на мягкие шкуры, расстеленные на теплом кане, и забыться сном младенца.

Неожиданно из темного угла, оттуда, где кан делает поворот, донесся сдавленный стон.

– Младший. Старший привез, – произнес старик, – голова болит.

Стоны все громче.

– Посмотрю? – спросил Корней.

Якут молча кивнул.

Сняв с крючка керосиновую лампу, скитник подошел к стонущему. По огромному флюсу на левой щеке он сразу определил причину страданий – зуб! Корней попросил юношу открыть шире рот. Распухшая бордовая десна вокруг верхнего клыка подтвердила догадку.

Отбывая срок в Алданлаге, Корней не раз помогал врачу удалять зубы у заключенных: крепко держал голову уже на все согласного страдальца, а врач плоскогубцами дергал.

У якутов плоскогубцев не было. Нашлись лишь щипцы для колки сахара-рафинада. Их кромки довольно острые и, чтобы не перекусить зуб, Корней затупил их напильником. После этого попросил якутов покрепче держать болящего, а сам стал, покачивая клык, осторожно тянуть его вниз. Тот, вопреки опасениям (у клыка длинный корень), вышел легко и целиком. Следом потянулась обильная струйка гноя. После этой операции парень вскоре заснул.

Обрадованная родня принялась наперебой благодарить лучу[48]. Для сна ему отвели самое лучшее место. Правда, непривыкший к дымному воздуху, Корней долго не мог заснуть.