Хождение к Студеному морю

По бокам печи, над полусводом два отверстия – глазницы. В них сушились рукавицы. В конце плиты вмазан котел. На полу самовар. Одноколенная жестяная труба состыкована с печной. За печью, под потолком – полати: наилучшее место отогреваться со стужи. В горнице, отгороженной лениво шевелящейся от тепла занавеской, квадратный стол, выскобленный до белизны. Рядом на стене неутомимо отсчитывают время ходики с кукушкой. У стола табуретки. Тяжеловаты, зато не скрипят. Половые доски широченные, тоже скобленые. На них шкура волка и сплетенные в пеструю полоску дорожки.

Вдоль стен лавки из толстых и широких плах, чтобы спать удобно было. На одной лежат недовязанные чулки со спицами. У окна ловко прядет шерсть грузная женщина – тетка Юры. Она, не прекращая что-то мурлыкать, приветливо кивнула гостю. Корней невольно засмотрелся, как струящаяся между ее пальцев нить безостановочно наматывается на веретено. В корзине лежало уже несколько клубков. Тут же горизонтальный ткацкий станок и пяли, на которые натянута основа.

– Присаживайтесь, батюшко, в ногах правды нет, а я пока стол спроворю, – пригласила Агриппина. – Чтой-то темненько стало. Солнце, штоль, уже садится? Пожалуй, ишо лампу запалю.

Она прям сияла от удовольствия, что к ним явился гость, и будет перед кем проявить хлебосольство.

Хозяин тем временем принес из клети жирного мороженого чира. Отсек голову, хвост. Немного погрев у печки, снял кожу с чешуей и настругал полную миску тонких розовых завитков мякоти. Чтобы они не примерзали к миске, заранее подложил бумагу. Посыпав солью и приправой из макарши – травы с мучнистым корнем, опять вынес на мороз.

– Днесь[49] якуты баяли, што одноногий русский у них гостит. Я не поверила. Оказывается, верно рекли, – произнесла Агриппина, расставляя соленые грибы, вареную зайчатину, прозрачный топленый медвежий жир. Под конец водрузила в центр стола два жбана. Один с брагой, второй с клюквенным морсом. Юра тем временем занес подмороженную струганину.

Корней от браги отказался. Выпив морсу, он с наслаждением отправлял струганину в рот щепотка за щепоткой.

– Объедение! – искренне восхищался скитник, ощущая небом и языком, как нежная мякоть тает во рту.

– Да уж! Вкусней чира рыбы нет, – согласился Юрий.

– Ешьте-ешьте, батюшко, рыбки, ноги будут прытки, – подбадривала довольная хозяйка. (Корней с удовлетворением отметил, что она брагу только пригубила. А вот тетушка выпила полную кружку.)

Когда все было перепробовано и расхвалено, слово за слово пошел разговор. Хозяева расспрашивали, как идет зимовка на пароходе, достаточно ли продуктов, как вообще он решился без ноги в такую даль отправиться.

– Я веть поначалу не поверил, коды рекли, што вы на одной ноге по тайге ходите. Трудно, поди?

– Уже приноровился. Сидеть сиднем тяжелыпе.

– Эт верно, без хода – помрешь. Вон матушка зело любила на печи лежать и в пятьдесят три ушла. А тетка, хоть и наибольшая[50], а вон какая шебутная. Ничего с ней не деется. С утра до вечера колготится. (Та, польщенная вниманием, заулыбалась.) Да и женушка, хоть и тяжелая, оборотов не сбавляет.

– Женский пол токо с виду сосуд слабый, немощный, а на деле все сдюжит, – встряла тетушка.

После недолгого молчания Корней заметил:

– Дом, смотрю, совсем новый. Прежде не здесь жили?

– А то! Мы с Казачьего. Тама наш госпромхоз. Токмо в последние годы много народу навезли. Рыболовецкий совхоз создали. Шумно, тесно стало. А тута спокой. К охотоведу съезжу, пушнину, мясо сдам, и воля вольная – хошь песни пой, хошь спать ложись. Сам себе голова, – разговорился хозяин. – Строились с племяшом. Он в прошлом годе с матерью поменялся. Ее к нам, сам в ихий дом в поселок вернулся: время приспело семью создавать. Тута веть невесты не сыскать.

Пламя в керосиновой лампе задергалось косым язычком, вымазывая черным боковину стекла. Агриппина подрезала обуглившуюся макушку фитиля и огонек выровнялся. Протерев тряпочкой от копоти стекло, вставила обратно.

– Я веть чего ишо с Казачьего съехал? Директор госпромхоза – мой брат, – продолжал Юра. – Говорун знатный, а охотник никудышный. Ишо худо, што завидлив. А как получил назначение, так и вовсе загордел. Норки задрал, считает себя всех умнея, а ежели разобраться, от заду первый. Здесь, слава Богу, меня не достает.

Юра выпил еще, а Агриппина опять только пригубила для вида. Закусили поспевшим хлебом, макая ароматные, хрустящие ковриги в медвежий жир.

Допив остатки хмельного, хозяин заискивающе поглядел на жену:

– Ишо бы малость. Случай уж больно хороший.

Та недовольно зыркнула:

– Доста!

– Так маненько! С осени гостей не было, а тут такой знатный. Будь ласка, – Юрий встал и, чмокнув супругу в щеку, ласково обнял.

– Но боле не проси, – согласилась смутившаяся хозяйка.

Корней, вспомнив про подаренную якутами конскую колбасу, принес два лоснящихся от жира кольца.