Хождение к Студеному морю

В этом вопле слышался не страх, а восторг перед буйством стихии.

Чем опасней была обстановка, тем энергичнее и собраннее становился он. Однако напор пурги все возрастал и в конце концов принудил остановиться.

Натягивать палатку или строить «берлогу» было невозможно. Воткнув остол поглубже, Корней достал застывший коробом спальный мешок. С трудом забравшись в него, ужом зарылся в снег за нартами. Не распряженные, облепленные намерзшим снегом собаки, барахтаясь, зарылись там же, где стояли.

Над путешественником быстро вырос сугроб. Из-за нехватки кислорода в заметенном мешке сон был поверхностным. Дыхание с каждым часом учащалось, мышцы ног то и дело стягивала болезненная судорога.

К счастью, низовые метели непродолжительны. Где-то часа через три в сплошной рев начал вплетаться свист – явный признак ослабления ветра. Когда он совсем захирел и стал слышен лишь шорох поземки, скитник пробил наметенный над ним полуметровый сугроб. На юго-западе гас, зажигая звезды, багровый закат. Можно откапывать нарты, кормить собак и трогаться в путь. Корней напрасно надеялся, что не придется возиться с упряжью: один из псов сжевал кусок потяга – кожаного ремня, к которому попарно прикрепляются персональные лямки. Пришлось попотеть с его починкой.

И снова бескрайняя тундра, освещаемая неживым светом луны. Отдохнувшие лайки, несмотря на урезанную пайку, бежали бодро. Корнею оставалось, балансируя телом, не допускать опрокидывания нарты на ухабах и поворотах. Собакам было тяжело, лишь когда выезжали на рыхлый снег, наметенный в затишках. На таких участках они не бежали, а барахтались, часто перебирая лапами, утопая по брюхо.

Гуляющие всю зиму по тундре ветра спрессовывают снег застывшими волнами-гребнями: переменится ветер – вместо старых заструг наметает новые, уже в другом направлении. И так за зиму много раз. Эта пурга намела высокие, далеко отстоящие друг от друга гребни, и лайки с радостным визгом ныряли то вниз, то пушистыми шарами взлетали с разгона наверх. Полозья нарт оставляли на плотном снегу лишь едва заметные бороздки.

Оглядываясь, Корней видел, что за ними тянется белесоватая полоса: капельки влаги от дыхания разгоряченных собак тут же застывали, образуя длинную ленту. Она «ломалась» и рассеивалась, как только начинал тянуть ветерок.

Застывшее пространство над тундрой оживлял зловещим «Ка-ааа!» лишь низко летящий ворон с побелевшими от мороза бакенбардами. Он тоже оставлял за собой едва заметный след парка. На промороженной земле бодрствовали одни песцы да лемминги – серые короткохвостые грызуны размером с детскую варежку, с темно-коричневой полоской на спине. Разыскивая стебельки и корешки, они без устали прокладывают в снежном покрове ходы, а невидимый на снегу белый песец охотится за невидимыми под снегом грызунами.

А вон и белые куропатки в ложбинке закопошились – тоже проголодались за время ненастья. Заметив упряжку, они беспокойно завертели маленькими на непомерно массивном туловище головками. Взмах крыльев, и стайка унеслась белым облачком. Вдогонку им ринулась с бугорка привидением полярная сова.

На востоке показалось несколько обособленных холмов. Между ними проступал какой-то темный силуэт – неужели избушка?

Точно, избушка! Взъерошенный столб дыма извещал – жилая. Какая удача! Корней от радости завопил во все горло псалом «Живый в помощи».

Приближение упряжки местными собаками было встречено яростным лаем. Правда, хвосты при этом дружелюбно виляли. Шумели больше для порядка. Корнеевские вяло отбрехивались.

Скитник затормозил метрах в десяти от ладно срубленного зимовья. Как только ремни на натуженных плечах лаек ослабли, они уставились на хозяина – мол, быстрей снимай шлейки! Корней встал с нарт, с трудом разгибая ноги и спину – от долгой езды мышцы одеревенели.

На поднявшийся гвалт вышел с карабином в руках кряжистый детина с пушистым, дважды обернутым вокруг шеи шарфом из лисьих хвостов. Щуря глаза, он с подозрением разглядывал неуклюжую фигуру в камлейке. Придя к выводу, что путник не из варнаков, протянул руку:

– Олег.

– Корней, – ответил тот, чуть шевеля стянутыми стужей губами.

– А по батюшке? Я ведь, поди, в сыновья вам гожусь.

– Корней Елисеевич.

– Давненько у меня гостей не было. Токмо охотовед иной раз навещает… Отряхайтесь и заходьте, – промысловик подал висевший у входа обрезок оленьего рога.

Прежде чем выбивать снег, Корней освободил-таки нетерпеливо повизгивающих псов от шлеек. Те сразу свернулись в клубки, уткнув носы в брюхо. Лишь Борой встал перед хозяином и принялся легонько стучать лапой по ногам: «Поесть бы!»