Хождение в Кадис

– Огонь! – крикнул Барбаросса, и каракка будто взорвалась: десять пушек левого борта дали залп прямой наводкой по нахальному испанцу. За мгновение до того, как клубы белого дыма скрыли каравеллу из виду, Барбаросса успел прочитать ее название – «Гвипуско», тот самый корабль, который записка, доставленная две недели назад голубиной почтой, просила беспрепятственно пропустить, о чем он успел забыть начисто и вспомнит только спустя полдня, удобно устроившись в своей каюте на кушетке, обитой тисненой сарагосской кожей.

Часть IV. На море и на суше

Спрыгнув в шлюпку и оттолкнувшись веслом от борта каракки, Сантьяго вдруг оказался отделенным от людей необычностью своего положения, и эта преграда показалась ему непреодолимее каменной стены. Пираты что-то кричали вслед, некоторые делали неприличные жесты, а один, особенно яростный, взобрался на планшир, обнажил волосатую задницу и демонстративно испражнялся в знак презрения к испанскому гранду, выскользнувшему из их рук по непонятной прихоти Барбароссы.

Странное чувство охватило Сантьяго с непреложной ясностью внезапного откровения: он остался один на один со стихией и полностью отделен от всего человечества! Отношения с морем и его обитателями стали куда реальнее, гораздо ощутимее и несравненно важнее отношений с двуногими существами, хоть они и находились еще совсем неподалеку от него. Ему так хотелось громко выкрикнуть – проваливайте ко всем чертям! – но, бросив взгляд на искаженные злостью рожи пиратов, он не осмелился произнести эти слова даже шепотом.

Повернувшись спиной к кораблю, Сантьяго решительно взялся за дело. На точно такой же шлюпке он провел не один день во время учебы в Навигацком. Руки сами знали, как поступать: вытащив из-под передней банки парус, Сантьяго поднял его, закрепил шкоты и сел к рулю. Ровный ветер, дувший от берега Африки, понес шлюпку в глубину моря.

Расстояние, отделявшее его от берегов Испании, равнялось примерно шестидесяти лигам. Он видел это на карте капитана Луиса, когда они ночью определяли местоположение «Гвипуско». При попутном ветре шлюпка идет пятнадцать-двадцать лиг в сутки, то есть Средиземное море в этом месте можно пересечь за три-четыре дня. Воды в бочонке хватит на неделю, хлеба в мешке – тоже. А ведь еще остается запас на десять человек, который перед выходом из Кадиса помощник капитана собственноручно укладывал в шлюпку. В нем галеты, сушеное мясо, вяленая рыба и прочий провиант, о-го-го, беспокоиться не о чем, лишь бы не попасть в шторм!

Пиратская каракка постепенно удалялась, становясь все меньше и меньше, и вскоре он остался совершенно один. Только белый парус на горизонте свидетельствовал о том, что в мире есть еще кто-нибудь кроме Сантьяго. Когда тот окончательно скрылся из виду, он вдруг почувствовал приближение страха. Ужас внезапно обрушился на него, словно исчезновение паруса за линией горизонта проторило ему дорогу.

Один посреди моря! Закричишь – никто не услышит, будешь умирать – никто не протянет руку помощи. Муравей, цепляющийся за щепку, увлекаемую бурным потоком, – вот кто он на самом деле! Холодный пот выступил на лбу, а горячие капли покатились вдоль позвоночника. Сантьяго был уже близок к подлинному отчаянию, когда вспомнил слова падре Игнасио, преподававшего в училище навигацию. Иссушенный зноем и ветром старик, проведший большую часть жизни в открытом океане, вперевалку расхаживал по мраморным плитам училища, словно все еще находясь на палубе каракки.

– Запомните, мальчики, – повторял он, – жертв кораблекрушения убивает не море, не голод и не жажда. Раскачиваясь на волнах в своих шлюпках или на плотах, собранных из корабельных обломков, они умирают от ужаса.

Веселые юноши Навигацкого не принимали его слова всерьез, они казались им надуманными и преувеличенными.

– Падре натерпелся страху на военных кораблях, – комментировали записные зубоскалы, – и теперь пытается переложить его на наши головы, чтобы спокойно спать по ночам.

– Отчаяние убивает быстрее физических страданий, – возвращался к излюбленной теме падре Игнасио. – Самый крепкий мужчина, закаленный в боях воин, бесстрашный задира и умелый дуэлянт, услышав жалобные крики чаек, теряет голову. Окутанный ночной тьмой, несущийся по морю по воле течений и ветра, страшащийся разверзнутой под ним бездны, робеющий перед шумом и дрожащий от тишины, он за два-три дня превращается в мертвеца.

Как же бороться с отчаянием, которое убивает вернее любых физических лишений? – в тысячу сто пятьдесят восьмой раз спрашивал падре, устремляя на учеников пристальный взгляд. Те хихикали и в тысячу сто пятьдесят восьмой раз отвечали на вопрос. Хихикал и Сантьяго, еще не понимая, что вызубренный намертво урок спасет ему жизнь.

– Прежде всего, найдите себе занятие, – громко, словно стоя перед падре Игнасио, произнес он. – Не предавайтесь мрачным прогнозам и не поддавайтесь дурному настроению – делайте что-нибудь. Неважно что, но делайте!