Хождение в Кадис

Черт дружески подмигнул падре, будто давая понять, что он находится вместе с ним по одну сторону мира, а неправедные святые отцы – по другую.

– В общем, если имя настоятеля бенедиктинского монастыря в Монсеррате значится в моем списке – ничто вам не поможет, падре Бенито. Придется остаться с нами до конца дней. Вы ведь священнослужитель, вот и будете править мессу, только по нашим законам. Пить наше вино и петь наши песни. Но! – Тут Билар снова поднял указательный палец: – Ежели в книжке моей заветной настоятель бенедиктинского монастыря в Монсеррате не упомянут, значит, он настоящий праведник и нет у нас над ним власти. Ни над ним, ни над его посланником. Тогда я и мои товарищи принесем вам чистосердечные извинения и немедленно отправим домой. Ну как, согласны на проверку?

– Можно подумать, будто у меня есть выбор! – воскликнул падре Бенито.

– Сразу видно умного каталонца, – осклабился черт. – Нет у вас никакого выбора, дорогой падре Бенито, и выхода тоже никакого нет. Хоть вы и называете нас фатаморганой, но сами попали в полную зависимость от этой несуществующей фата-морганы. Ну-ка, ты, – он ткнул пальцем в рыжего беса, – беги в мою комнату, открой секретер, в третьем слева ящике отыщи папку в красном сафьяновом переплете. Это и есть заветная книга. Тащи ее сюда, одна нога здесь, другая там. И не вздумай читать по дороге, узнаю – башку сверну.

Бес бросился сломя голову и вскоре вернулся, сжимая в руках красную папку.

– Посмотрим, посмотрим, – промурлыкал черт, уселся за стол и резким взмахом руки смел на пол мешавшую посуду. Открыв папку, он вытащил кипу пергаментов, стал просматривать, придирчиво изучая каждую. Дойдя до конца, он огорченно причмокнул и начал снова пересматривать, теперь уже с конца. Опять вернувшись к началу, он сунул пергаменты внутрь, аккуратно завязал тесемки на папке, встал и торжественно произнес:

– Уважаемый падре Бенито! От имени моих друзей и от себя лично я приношу вам искренние извинения. Настоятель бенедиктинского монастыря в Монсеррате настоящий праведник, учение его – свет, а посланники – неприкосновенны. Вас немедленно доставят домой и больше никогда не потревожат.

Так и вышло. И с той поры падре Бенито ступил на путь истинного раскаяния, питался лишь сухим хлебом, никогда не пил вина, носил только черное, и не было у настоятеля более преданного последователя, чем он…

Ветер усиливался. Сантьяго с нетерпением ожидал восхода луны. Море, отдохнувшее за два дня абсолютной недвижимости, начало подавать признаки жизни. Оно казалось Сантьяго одушевленным существом, странным чудовищем исполинских размеров. Ему представлялось, будто вокруг него, прямо за бортами шлюпки, простирается иной, совершенно непохожий на сухопутный, мир, движущийся, живой и поистине непостижимый.

То там, то тут в глубине начали вспыхивать огоньки. Под водой разворачивалась невидимая борьба, о сути которой можно было только догадываться. Словно в грозовых тучах, проскальзывали длинные молнии, и тотчас из воды, спасаясь от неведомой Сантьяго опасности, выпрыгивали рыбы – немые участники таинственной погони. Он мог лишь догадываться, кто тут жертва, а кто преследователь, ведь все перипетии скрывались под тончайшей пленкой поверхности, отделяющей его от чуждой, совершенно непонятной жизни.

Взошла луна, полная, как базарная торговка, и яркая, точно три тысячи свечей. Ветер достиг силы, позволяющей идти под парусом. Увы, его направление оказалось весьма неблагоприятным: определившись по звездам, Сантьяго понял, что ветер дует под довольно острым углом к носу шлюпки, то есть придется идти крутым бейдевиндом, все время перекидывая парус во время лавировки.

Они с Педро в Навигацком неоднократно отрабатывали такой курс и достигли немалой сноровки, заставляя шлюпку идти против ветра. Но при этом один человек сидел на руле, а другой возился с парусом. В одиночку заниматься одновременно и тем и другим было практически невозможно. Повздыхав и поохав, Сантьяго выбросил плавучий якорь, закрепил руль, затянул парусом заднюю часть шлюпки и отправился почивать.

Спал он спокойно, после пережитого шторма его уверенность в мореходных достоинствах шлюпки стала несокрушимой. Проснувшись рано утром, Сантьяго с радостью обнаружил, что за ночь ветер сменил направление и теперь дует почти полным бакштагом по направлению к нужному курсу. Немедленно подняв парус, он сел к рулю и до самого вечера наслаждался быстрым ходом своего суденышка. Шла низкая волна, ветер дул ровно, без порывов, море словно рассчитывалось с ним за дни вынужденного безделья, и шлюпка уверенно держала максимально возможную скорость.

Хороший ветер не затих и ночью. Сантьяго, отоспавшийся за время штиля, не отходил от руля. Он пел, кричал, рассказывал сам себе все оставшиеся страшилки и все молитвы, а потом, вернувшись к истории про отца с того света, опять прошелся по всем страшилкам и снова завершил их молитвами.

Всю ночь его знобило, сырость, казалось, проникла в сердцевину костей. Он ждал восхода солнца, но оно не принесло ему облегчения – его продолжало знобить.