Хождение в Кадис

В подвал возвращались через неделю, вытаскивали из шкафов трупы и волокли их в общую яму. Муки несчастных не поддаются описаниям: непреходящая боль застывших от бездвижности органов и медленная гибель от голода, жажды и отчаяния были лютее самой страшной казни. Наверное, они молили о смерти, ждали ее как избавительницы, мечтали о скорейшем наступлении конца. Впрочем, никто так и не узнал, о чем плакали жертвы, ведь Данила ни разу не отменил казнь, не помиловал ни одну душу православную. Все, за кем захлопнулась дверь в подвал, нашли свой конец в его темноте.

– Завтра пойдем на Ката, – коротко предупредил Онисифор Афанасия. Василиск молча кивнул – Кат во всей округе был только один.

Когда-то поджарый и мускулистый, Данила изрядно отъелся за годы барства. Когда он, кряхтя, потянулся за мечом у изголовья, Онисифор коротким ударом в лоб опрокинул тушу обратно в кровать. Кат сразу догадался, что пришли за его жизнью, и запричитал неожиданно тонким голосом:

– Пожалейте, православные, не берите грех на душу. Жизни не лишайте, сколько скажете, столько заплачу. Клянусь, никто не узнает! И мстить не буду, клянусь.

Он поднес к губам огромный золотой крест и в знак подтверждения своих слов взасос поцеловал.

Онисифор молча вытащил нож и шагнул к кровати.

– Нет-нет-нет! – заверещал Кат и, суча ногами, отодвинулся на дальний край.

– Возьми, – приказал Онисифор василиску, тот вскочил на кровать, перепрыгнул через Ката, одним рывком перевернул его, уткнув лицом в подушку. Тот от ужаса замычал и громко пустил злого духа.

– Жил псом, а помираешь как баба, – бросил Онисифор, заворачивая Кату руку. Тот забился, задергался всем телом, пряча горло.

– Легкой смерти ищешь, – сквозь зубы бросил Онисифор. – Ты о ней молить будешь, как твои жертвы. Ну-ка, дружок, – обратился он к Афанасию, – спляши у него на спине.

Василиск вскочил на хребет Данилы и несколько раз подпрыгнул.

Тот выпучил глаза, замычав от боли, а Онисифор, воспользовавшись замешательством Ката, в считаные мгновения перерезал ему сухожилия на руках и ногах. Мычание сменилось истошным воем, алые ручейки потекли на кровать.

– О жизни просил, – бросил Онисифор, вытирая нож о рубашку Данилы. – Что ж, ты будешь жить. Жить и вспоминать тех, кто смерть мучительскую принял в твоем застенке. Желаю тебе страдать подольше и казниться каждое мгновение.

Кат умер спустя неделю от горячки, ему наследовал сын, вернувшийся к обычаям дедов и прадедов. Он приказал заколотить страшный подвал, а недоимки взимать привычным способом – с помощью кнута. Прежде чем запереть навсегда двери в подземелье, сын привел туда попа и тот отслужил молебен за упокой душ погибших и прощение раба Божьего Даниила.

Молебен за прощение – вот что не давало покоя Афанасию. Он представлял себе религию как орудие непрерывного улучшения человека. Ведь издревле именно благодаря служителям веры не погасло среди жестоких людей стремление к добросердечию и человечности. Что, как не вера и духовники, подвигало запутавшихся мирян на поиск прекрасного в себе и в других?

Так учили святые отцы в монастыре, так Афанасий привык думать. Но, вспоминая то, что открылось ему за время жизни вне монастырских стен, он приходил в ужас и отчаяние. Веру покупали и продавали, точно воск или щетину. Иконы в доме у Ката, крест на пузе и набожность не сделали его лучше, а злоба и жестокость игумена Геннадия более подобали ушкуйнику, чем святому отцу.

Живи Афанасий в миру, он давно бы столкнулся с этими противоречиями и нашел свое отношение к ним, но жизнь в обители словно заморозила его детское почтение к вере и священнослужителям, и поэтому кризис, охвативший зрелого мужчину, нельзя было определить иначе, как запоздалое взросление.

Все безысходно! Мир – западня, из которой не вырваться! Бог так устроил жизнь, что любой шаг и каждое слово превращаются либо в злодеяние, либо в униженную молитву. За злодеяние посылается кара, а мольбу просто не замечают. Со всех сторон осыпают человека ударами, и он, ничтожный и надломленный, пробивается сквозь дождь несчастий, укрывая лицо от обжигающего ветра горести. Беспощадный Бог помнит все, любая мысль, слово и поступок необратимы и потому фатальны.

Кто может снести пытку длиной в жизнь? Почему Бог после нее еще гневается на человека? Он сам создал огромный и запутанный мир, бросил в него миллионы душ, и теперь все так переплелось, что не только пылинке человеческой, Ему самому не разобраться! За что же Он карает нас, ведь все Его наказания одна несправедливость за другой?! Люди злы, а Бог безразличен. Да и есть ли Он вообще, коль позволяет злу царствовать?

Мысли не заканчивались, не принося ответов на вопросы, а спросить было не у кого. Не к капитану же, в самом деле, обращаться! Дни тянулись раздражающе и вяло, пока – наконец! – не поднялся большой ветер, подхватил когг и понес к берегам Дании.