Хождение в Похъёлу

Лишь к вечеру третьего дня он нагнал стадо. Взобравшись на большой бугор (заприметил его ещё издали), рассечённый глубокими разломами, в которых проблёскивал лёд, он увидел бредущих тонкой вереницей суури. Они подходили к тянущейся до синеющих вдали холмов бурой пустоши, усеянной широкими разливами воды и испещрённой светлыми линиями потоков, отражавшими пробивающееся сквозь серую пелену высоких туч солнце. Охотник ткнул копьё в сырую землю и сполз по древку на четвереньки. Дух его успокоился, смятение чувств медленно отхлынуло прочь. Последнюю ночь он много чего передумал, собирался даже поворотить назад, да дал себе зарок: если сегодня не увидит стада, то прекратит погоню. И вот, догнал.

Только чего больше в душе — радости или грусти, — не ясно. Коли не нагнал бы он суури, то завтра уже шёл бы обратно, навстречу братьям, а так и не знаешь, где конец пути. Сколь долго суури будут упрямо идти на полночь? И, главное, возможет ли он следовать за ними?

Посидев немного, он поднялся и, скатившись с чёрного бугра, быстрым шагом пошёл вслед удаляющемуся стаду.

Пред ним лежала зыбкая глинистая гладь, по которой пробуравили глубокую колею прошедшие здесь незадолго суури. Повсюду лежали россыпи галечника и торчали крупные глыбы серого гранита. На берегу ближайшей мелководной речушки громоздились завалы тонкоствольной лиственницы. И всюду сучья, куски коры, ошмётки прошлогодней травы. Неприглядное и пугающее зрелище, особенно после влажной зелени оставшейся позади равнины.

Помедлив на краю твёрдого кочкарника, Вёёниемин неуверенно ступил на замытую вешними потоками глину, ступнями ощущая её предательскую податливость и мягкость. Он вгляделся вперёд: за широким озером, искрящимся в лучах проглянувшего низкого утреннего солнца, двигались мохнатые комья, такие же бурые, как окружающая земля. Проморгавшись, он осторожно двинулся вдоль следа.

Последняя ночь на сырой равнине показалась ему бесконечно долгой. Спать пришлось, впрочем, как и в предыдущие пару ночей, с мокрыми ногами, удовольствовавшись лишь скромной подстилкой из травы. Было зябко. Где-то вблизи, скрытое тьмою, ночевало на краю бесплодной пустоши стадо суури, слышалось громкое посапывание взрослых животных и утробное хрюканье и стоны детёнышей. Большую часть ночи Вёёниемин пролежал, прислушиваясь к этим звукам, лишённый сна.

А утром, едва забрезжил рассвет, стадо задвигалось. Животные бродили по пышному ковру зелени и жадно, впрок, наедались травы. Охотник ждал, вжавшись в подстилку, лишь иногда осторожно выглядывая из зарослей осоки. Когда суури направились к пустоши, Вёёниемин приподнялся и сел, провожая животных насупленным усталым взглядом. Только когда стадо начало по широкой дуге огибать огромную мелкую лужу с торчащими из воды стволами принесённых вешним половодьем деревьев, он поднялся на ноги и засобирался в путь.

Запасы еды истощились, но он надеялся, что даже на этой неприглядной земле отыщет какую-нибудь птицу: множество озёр и луж должны привлекать сюда гагар, уток и гусей. Пугало только то, что пустошь казалась бескрайней. Если он не перейдёт её до вечера, ему придётся провести на ней ночь, что не сулило ничего хорошего. Гиблое место. Чуждое человеку.

Сегодня он не пытался догнать суури. Выбрав удобный темп, он старался держаться на расстоянии от стада, чтобы не беспокоить попусту животных. Издали ему хорошо было их видно, а след в глине точно указывал безопасную дорогу. Если здесь прошли суури, то ему и подавно нечего бояться быть проглоченным зыбунами.

Над головой медленно плыли всё те же тучи, правда, сильно разреженные. Солнце то здесь, то там прорывалось сквозь бреши, зажигало яркими пятнами глинистую поверхность равнины и ослепительно вспыхивало в озёрах и соединяющих их протоках. В тёплых живительных лучах светила кружились коршуны.

К полудню пошли тяжёлые тучи и полил мелкий нудный дождь. Стало холодно. Суури скрылись вдали, слились с землёй за пеленой мороси. След уводил всё в том же направлении.

Вёёниемин, промокший, озябший, шёл, не давая себе продыха. Шёл, зная, что нужно идти, что нужно непременно выбраться из гиблых пределов пустоши. Отупел от холода, но шёл. Только шмыгал носом, да хлюпал по жиже промокшими пэйги. Ни мыслей в голове, ни чувств в сердце — одно упрямое стремление. Смаргивая стекающие с бровей капли, глядел под ноги. Что увидишь впереди? Разве всё ту же муть в воздухе, да залитую водой глину.