Хождение за светом

Еще столько же дней был Тимофей в пути, пока не вышел к Кузнецку. Утомил переход и Каурку, и хозяина. И реки они дважды еще переплывали, и в болоте чуть не завязли… Хоть и боязно было: в городе мог встретиться и пристав, и сотский, но требовался хороший отдых. Выбрав на окраине домик, Тимофей попросился на ночлег.

— Далеко ли идешь, дедушка? — заробев перед стариком, спросила молодая хозяйка.

— К святым мощам добираюсь. Да ты не бойся меня, с виду только такой, обтрепался в тайге. Деньги за постой сразу отдам, не схитрю.

— Куда ж тебя денешь, ночуй.

Тимофей вывел Каурку на выпас, стреножил, а сам, вернувшись, поел крепко и уснул, как провалился. Хозяйка уже забеспокоилась, не больной ли, окликать стала, но постоялец сопел да головой ворочал на ее слова.

Почти через сутки Тимофей открыл глаза и сразу, не умываясь, наскоро оделся и побежал за город, проведать, не случилось ли чего с лошадью. Но Каурка, где его оставили, там и пасся. Тимофей зануздал коня, сводил к реке на водопой и, забыв, что возвращаться в город надо задами, пошел центральной улицей. Больно уж хорошо все складывалось, и он забыл осторожничать.

— Эй, мужик, ну-ка подойди!

Тимофей посмотрел и вздрогнул. В каких-то десяти шагах, растопырив усы, стоял полицейский.

— Не видел я тебя здесь, чей будешь?

Тимофей назвался.

— А лошадь-то у тебя, поди, того?

— Семь лет уж со мной Каурка, с жеребчика выхаживал. Слабый он был, а потом ничего, расправился.

— Это мы проверим. А что тебя притащило к нам?

— К графу Толстому я еду, на личное свидание, — сказал Тимофей и испугался, молчать надо было об этом, придумать нужду попроще, пустяк какой-нибудь.

— Чего? — Полицейский положил руку на эфес шашки. — Проследуй-ка в управление, там есть кому с тобой потолковать.

«Что я натворил, сам себя под удар поставил. И не убежишь, не спрячешься. — Тимофей сник, легкости как не бывало, чуть ноги переставлял. — Что-то придумать надо. Куда годится такое? Конца не видно пути, разошелся только…»

— Ваше благородие. — Он остановился, достал из-за пазухи завернутые в холстину деньги, не считая, отделил добрую половину. — Берите, ваше благородие, а я пойду. Идти мне надо.

Полицейский протянул было руку, но то ли, оценив сумму, признал ее малой, то ли испугался брать посреди улицы, вдруг дернулся злобливо и толкнул Тимофея.

— Пшел, бродяга.

— Да я ведь, ваше благородие…

— Пшел, тебе говорят!

— Я ведь так думаю, вы мне добро сделаете, и я отблагодарю вас.

— Ишь, благодарщик. — Полицейский, насупившись, топал рядом, зорко поглядывая по сторонам.

Тимофей окончательно потерялся. Что еще сделать, как вывернуться? Ни дать ни взять, а нечистая сила по следу ходит. В любом его деле, в любом начинании встает на пути природа… А полицейский уже сожалел, что не взял денег. Это кто ж еще ни за что ни про что отвалит? Да и мужик, видно, не лихоимец, а так, бродяга. Не здесь, так дальше остановят, зато кредитки в кармане бы теплились.

Полицейский глянул на Тимофея: ну же, давай мзду, пока не свернули к участку, но тот как в тумане шел, даже повод Каурки выпустил. И лошади, наверное, передалось настроение хозяина: помаргивая, она понуро пристроилась сзади и старалась ни на шаг не отстать.

— Ваше благородие, подозрительного мужика вот привел. — Полицейский толкнул Тимофея, словно хвастаясь добычей. — Говорит, к графу Толстому добирается.

— Как к графу? — Чиновник с презрительным прищуром осмотрел Бондарева.

— Да вот так! — Одна надежда оставалась у Тимофея убедить чиновника. Он чуть было не достал из-за голенища бродня сверток со своими рукописями и письмами Толстого, но остановился. — Мы со Львом Николаевичем в переписке состоим, хлеборобские дела решаем, как бы оно ладнее простому мужику жить. Государство-то на мужике держится, на хлебе его. Потому и пропустить меня надо. Дело мое, почитай, государственное.

— Погоди, а где вид на выезд?

Тимофей молчал.

— Ясно, в бегах. Под арест, а завтра же на место жительства. Борода в назьме, а тоже в смутьяны…

— Вас же грамоте учили, вы же наперед должны видеть и знать. — Тимофей решительно шагнул к столу. — С истиной я иду, не злое дело, а смысл всеобщий несу. Как же вы так, ученые люди, а слову моему не верите? Не хитрю я и лести в нем нет; открыть мне дорогу надо. Вот объединимся мы со Львом Николаевичем — и обернутся все на наш голос. Сам государь признает. — Тимофей сделал еще один шаг.

Слушая Бондарева, чиновник улыбался, словно встреча эта и слова были для него в радость, он даже поманил Тимофея пальцем, когда тот остановился.

— Поговорил бы я с вами, да толку не вижу. Слова для вас, как чверенчанье птицы, вы бумаги привыкли слушать, что идут сверху. А оборотитесь вперед, ваше благородие, там ведь бумага уже заготовлена, и государь свою печать над ней держит, ждет: вот-вот явятся к нему два человека — это Бондарев-хлебоделец и писатель Толстой. И отметит он нашу истину печатью, и преклоните вы колена.

Тимофей смотрел в глаза чиновнику и не заметил, как тот открыл стол, достал перчатки, натянул их.

— Что замолчал? Говори. — Чиновник приветливо улыбнулся, встал.