Хождение за светом

Без вида на выезд, прикидывал Тимофей, через Ачинск по Московскому тракту ехать нельзя — сразу задержат. Хоть и удобная это дорога, но остается один путь — через Таштып, долиной реки, тайгою и через горы на Кузнецк, дальше на Омск, на Челябу… Провианту припасено было достаточно, да реки после половодья еще не опали, недельки бы две погодить, но боялся Тимофей за Марию, вот-вот раскроет побег. Собрав бумаги свои и письма Толстого, он решил ночью отправляться.

На крыльце столкнулся с женой.

— Душно в избе, на сеновале заночую.

Он взобрался наверх. Сенная труха под ногами зашуршала, и Тимофей подумал: «А ведь и у тебя, Лев Николаевич, растут такие травы, так же вот похрустывают и пахнут, все так же. И хлеб мы с тобой один едим, и на мир смотрим одними глазами, свидеться бы только…»

Вот-вот должно было засветать, спала в эту пору деревня крепко, а Тимофей глаз не сомкнул, дожидаясь заветного часа. Зануздав коня, навьючил торока с продуктами, присел на прощанье на крыльцо.

«Господи, помоги страннику Бондареву, все ведомые и неведомые дали он исходил в мыслях, по зерну искал правду, потом своим и кровью не богатство наживал, а истину всесветную; дай ему ладной дороги, а он свое святое дело до конца пронесет… Помоги мне, господи». — Тимофей встал и вздрогнул.

Скрипнула дверь, и вышла Мария.

— Скажи уж.

— Про это не скажешь. Глазами-то вроде и далеко, а душе близко.

— А вернешься ли? — Мария не удержалась, заплакала.

— Куда я денусь, здесь помирать буду… А ты не видела, как я уезжаю, и ничего не знаешь, так всем и говори. Да не плачь ты, не бродяжить я собрался. Ну, до свидания, а то время мое уходит.

Мария только тихо плакала, ничего не сказав вслед.

Конь шел хорошо, и подгонять не надо было. Под ровный стук копыт прохладная ночь расступалась. Одинокий беглец и последние звезды на небе уходили по своим делам в разные стороны.

Тимофей знал: хватятся его дней через пять, сообщат в полицейские управления по Московскому тракту, поищут неделю-другую, да и отступятся. Сгинул человек, небось еще и обрадуются, беспокойный он был. Мария бы только промолчала.

Чуть не из-под копыт коня шуганул заяц. Заполошный спросонья, он выскочил на бугор и заверещал. Тимофей, всю ночь не спавший и перенервничавший, дремал в седле, и сейчас сам медведь, наверное, его не испугал бы. За спиной уже вставало солнце, и казавшаяся неприступной близкая стена леса светлела, и открывалась хмурая таежная даль. Оттуда тянуло прохладой и непривычными запахами. Тимофей слез с коня, чтобы прогнать дрему. Каурка на ходу щипал росистую траву и, видно, доволен был этим походом не меньше хозяина.

Солнце поднялось уже в человеческий рост, когда они вступили в лес. Тимофей оглянулся, над степью парила сизая дымка, а между нею и солнцем, зависнув почти на месте, отдыхал перед работой орел.

— Ну вот и выбрались, — Тимофей похлопал Каурку по шее. — Помаленьку и доберемся, не такие пути проходили.

Тропу до Таштыпа Бондарев знал хорошо, и через два дня, не заезжая в поселок, они миновали его. Когда-то, только написав первую страницу сочинения, Тимофей вдруг представил всю неохватность этого дела и потом долго не мог сесть за бумаги; так вот и сегодня, увидев впереди заснеженные вершины гор, он невольно остановился и устроил себе почти трехчасовой отдых. Крепко пообедал, проверил торока, поперевязывал. Только сейчас он словно увидел воочию весь путь до Ясной Поляны. Что эти горы, когда впереди болота и реки и перевалам не будет числа. Да добро бы только природа ставила рогатки, от властей еще надо прятаться. Так и хочется подумать, что всего один путь человеку на земле не заказан — в могилу. За любое маломальское дело возьмись, и тысячи увилок тебя норовят согнуть. Это что ж получается — человека на крепость бог проверяет, да проверить никак не может?

Петляет тропа, огибая все круче поднимающиеся горы, и хоть один Тимофей в обступившей тайге, не давит его одиночество. Поговорить можно и с Кауркой, и с белкой, чвиркающей на кедре, да и просто с ручьем, что несется как оглашенный к своей реке.

Чем больше уставал Тимофей за дневной переход, тем больше в радость ему это было — значит, ближе к цели. Горы вспучивались все сильнее, ручьи неслись все стремительнее, и на пятый день беглец оказался в тупике. Еще с обеда он услышал тяжелый шум воды. Уже не ручей катился по склону, какой и вброд одолеть можно, а строптивая горная река ворочала камни, унося с вершин остатки подтаявшего снега.

Стреножив Каурку, Тимофей пошел вверх по течению искать брод. Но чем выше он поднимался, тем круче был берег, а скоро и совсем, как в кулаке, скалы зажали речку. Чуть не свистела она, прорываясь меж каменных ладоней. С досады Тимофей взял каменюгу и с силой бросил в стремнину, но не то что кругов, брызг-то и тех над водой не появилось, некогда было реке баловаться с человеком.