Хозяева джиннов

– Сегодня мы встретились как парламент! – выкрикивала она. – Настоящий парламент! Женский! Мы – половина нации! Мы помогали в основании нации! Мы представляем ее надежды и отчаяние! Пока мы не представлены среди тех, кто голосует за ее лидеров, парламент Египта не может считаться истинным отражением своего народа! Может, мы и освободились от чужеземного ига, но нельзя освободить нацию, пока женщины в цепях!

Группа разразилась громкими криками, поддерживая ее.

Хамид взял листовку у молодой женщины в хиджабе с яркими узорами, ей было не больше восемнадцати. На листовке подобием Януса изображалась фараон Хатшепсут[122]: одна ее сторона выглядела как мать, державшая дитя, а другая как рабочая завода с инструментами. Под рисунком жирным шрифтом были напечатаны слова: «МЫ ТРЕБУЕМ ПРАВА ГОЛОСА!»

– У! – воскликнул Онси, разглядывая листок. – Суфражистки![123] Кажется, на этой неделе в парламенте будет обсуждаться законопроект о предоставлении женщинам права голосовать.

«Кто же не слышал, – подумал Хамид. – Это было на первых страницах каждой каирской газеты и темой споров в каждой кофейне». Судя по флайеру, женщины были частью Египетского феминистского сестринства – они требовали реформ уже больше десятилетия. В прошлом году сестринство стало активнее, выходя на улицы и в общественные места. Неудивительно, что они выбрали Рамзесскую станцию для протеста. Именно здесь, в конце концов, юная журналистка египетского издания La Modernité открыто сняла свою вуаль в 1899-м – вызвав национальную сенсацию и оживив движение.

– Как думаешь, они этого добьются? – спросил Онси. – Права голоса, имею в виду? В Лондоне женщины с трудом добились слушания по этому вопросу.

Хамид пожал плечами.

– Кто знает? – Он представить не мог, чтобы английские женщины были настолько же отважны. – Они сумели привлечь на свою сторону королеву, так что это в их пользу. – Он наблюдал, как другая женщина, с лицом, укрытым яшмаком в турецком стиле, поднимается, чтобы произнести речь.

– Захватывающие времена, – заметил Онси.

«Может, даже слишком волнующие для некоторых», – подумал Хамид. Многие лица на станции были искажены шоком от сцены. Одна старая женщина драматически хлопала себя по щекам и груди, сетуя на собрание. Другие зеваки качали головами, а несколько мужчин выкрикивали сердитые слова. Большинство, однако – особенно женщины, обратил внимание Хамид, – слушали с интересом. Так или иначе, страна найдет выход из этой суматохи, если Аллах позволит.

– От этой политики я проголодался, – откликнулся он. – И нам все еще надо сообразить, как разобраться с этим делом. – Он повернулся, жестом подзывая Онси. – Я знаю место, где мы можем совместить эти занятия.

* * *

– Семья моего отца из коптов, прямо отсюда, из Каира, – сказал Онси. Он рассеянно провел пальцем по черному крестику, вытатуированному на внутренней поверхности запястья, не забывая лакомиться кусочком суджуха. Новичок поймал суперинтенданта на слове, утянув почти половину блюда, а сладости рассовал по карманам. –   Большинство живет в Шубре[124], у них сеть кондитерских, – продолжал он. «Это могло объяснить, почему он такой сластена», – подумал Хамид. – А семья матери со стороны ее отца тоже копты, с юга в Минье – все торговцы хлопком. Сколотили состояние, когда у американцев начались проблемы в шестидесятых. Но вот ее мама была нубийкой из Луксора. Из-за этого тот еще скандал разгорелся, поскольку все это было до законов о религиозной терпимости. Так или иначе, я все это к тому, что, конечно, я люблю нубийскую еду! Моя бабушка готовила ее на праздники – хватало и мне, и всем девяти моим сестрам.

Хамид отхлебнул квасаб, позволяя прохладному соку из сахарного тростника омывать язык. Он еще не видел, чтобы до сути добирались настолько окольными путями. И Онси сказал девять сестер?

Когда они покинули Рамзесскую станцию, Онси дождался, пока Хамид совершит омовение и молитву. Они быстро добрались в центр, к «Мекке» – нубийскому ресторанчику, который нравился Хамиду. Небольшое заведение было оформлено в подражание нубийскому дому: желтые деревянные рамы окон, зеленая и коричневая плитка на полу и небесно-голубые стены в тон тесно сдвинутым столам и стульям. Заведение ничем не напоминало элитные рестораны рядом с посольствами, и чтобы его найти, приходилось покружить по переулкам. Но еда была отличной, а в воздухе разливались ароматы тмина и чеснока.

Онси Юссефа приписали к Хамиду только на этой неделе, по плану министерской инициативы объединять в пары новых рекрутов с опытными агентами. Без сомнения, едва прикрытая попытка переломить привычки следователей, обычно предпочитавших работать в одиночку. Если им предстояло стать партнерами – для Хамида это слово звучало странно, – наверное, было полезно узнать о нем больше, чем можно прочитать в личном деле. Нет ничего лучше еды и напитков, чтобы развязать язык. Хотя парень вряд ли нуждался в стимулах.

– Если позволишь, агент Хамид, – отважился Онси, – могу я спросить о твоей семье?

Хамид пожал плечами.