Расслабляться не приходилось. Я понимал, что за мной постоянно наблюдают. Им было важно выяснить, как я себя поведу. Например, не начну ли интересоваться венгерской или румынской прессой на предмет криминальной хроники. Да, я был глуп, но не настолько. Я даже не стал делать вид, будто допрос меня уязвил, как невольно повёл бы себя человек, настаивающей на своей непричастности. Я же не на чём не настаивал, я ведь ничего не знал, правда? Это было непросто, выяснить судьбу беглянок мне ой как хотелось, но я надеялся, что с ними всё в порядке и, если провидению будет угодно, мы ещё встретимся или я получу весточку.
Думаю, снова по инициативе Дона Витторио, который в отличие от меня никогда и ничего не оставлял на авось, я был отстранён от перевозок (под предлогом того, что заказы прекратились – ещё бы, представляю, какой по католическим приходам начался шухер, когда моим девочкам удалось добраться до прессы) и вернулся к разовым поручениям. Честно говоря, меня это более чем устраивало. Если бы мне пришлось снова вести фуру «с секретом», ей богу, не знаю, как бы я поступил. Велика вероятность того, что по совести, то есть, с тем же успехом, что и в прошлый раз, хотя бы это и стало моей последней поездкой. Именно тогда я по-настоящему впервые задумался о том, имеет ли смысл пускаться в бега от людей синьора Теста.
Время шло. Сведений о происходящем в Румынии, я так и не получил. Телевидение, как ни странно, помалкивало. Надо полагать, скандал, которого не могло не быть, резко замяли. Зато я получил информацию из другого неожиданного источника, и она заставила меня очень серьёзно задуматься. В Люксембурге полиция ни с того, ни с сего накрыла шайку педофилов. Как я понимаю теперь, такое иногда происходит либо случайно, по недосмотру, но тогда СМИ дружно молчат, либо с позволения «сверху», когда нужно вывести на чистую воду какого-нибудь бывшего доверенного персонажа, ставшего почему-то неугодным. В данном случае пошли по второму сценарию, потому что шумихи и в газетах, и в ящике было много. Тогда-то я и услышал из уст, кажется, бельгийского журналиста фразу о том, что у педофилов есть свой собственный сленг, которым они могут переговариваться и переписываться, скрывая истинные намерения и цели под невинными фразами. К примеру, послание одного участника шайки другому «Не заказать ли нам к вечеру пиццу» означало не больше не меньше, как предложение развлечься с несовершеннолетней, а под бравадой гурмана «Вчера была отменная паста, спасибо» скрывалась благодарность за знакомство с мальчиком. Давно позабытые «пицца и паста» моментально ожили в моей памяти, и я с ужасом понял, что всё то время, пока находился рядом с Доном Витторио, помогал ему именно в налаживании связей по поставке живого юного товара в лапы вот таких же любителей «итальянской кухни». Тогда становилось понятным, как бразильская «пицца» может заинтересовать гурманов на её родине.
Ещё тот же бельгийский журналист проговорился, сказав, что, мол, по его сведениям, детей используют не только по «прямому назначению», но и в качестве доноров. Не крови, как это обычно воспринимается, а целых органов, которые идут очень богатым заказчикам, нуждающимся в срочной пересадке почки, лёгкого или сердца. При слове «сердца» у меня с глаз будто пелена спала, и я увидел, что за этой «операцией» стоит банальная смерть донора, причём ребёнка. Не знаю, у кого как, а у меня это не укладывалось в голове. Ещё слава богу, что я не обзавёлся собственными детьми, не то, боюсь, осознание происходящего закончилось бы каким-нибудь нехорошим нервным припадком. Стоит ли говорить, что, будучи дураком, я пошёл в бар и как следует напился. Стало только хуже. Я еле сдержался, чтобы никому не набить морду, не разораться или не разрыдаться от жалости к невинным жертвам и самому себе, приполз домой и завалился спать.
Если засыпал я итальянцем, то проснулся ирландцем, полным решимости действовать и положить конец всему тому, что творилось несправедливого в этом самопожирающем мире. Я даже представил себе, как лечу с синьором Теста и Доном Витторио на их частном самолёте, открываю дверцу и выбрасываю по очереди обоих где-нибудь над Амазонкой, чтобы они если и упали в воду, то наверняка на стаю голодных пираний.
Однако первая схватка, в которую я вступил, была схватка с похмельем. Кому как, а мне в такое утро помогает недожаренная яичница без хлеба и крепкий кофе со сливками. Потом отправился в зал и «покидал железо» так, что стало сводить мышцы, будто с непривычки. Изрядно пропотев, заперся в душевой и стал думать. В душе вообще хорошо думается. Вода, музыка, давящий на уши пар…