Она успела только пригубить, как объявили регистрацию на рейс.
— Все складывается по-моему, — восторженно блеснув глазами, прошептала она. — Скорее же! Помоги.
Войтовский взял кожаную сумку с вещами, пошел вперед. Она торопливо зашагала рядом, прикасаясь к его плечу. Это прикосновение потрясло Леонарда своей невольной доверчивой нежностью, гораздо более интимной, чем бурные любовные ласки. Он погрузился в какой-то зыбкий, сладостный дурман и очнулся уже в самолете.
Женщина дремала, откинувшись в кресле, в иллюминаторе стояла сплошная белая мгла.
«Мы что, летим?» — подумал Войтовский. Ему казалось, что он одновременно сидит в салоне самолета и наблюдает за собой со стороны, как в кино.
Стас Киселев, пошатываясь, вышел из подъезда своего дома. Он был безобразно пьян. Автомобильный сигнал привлек его внимание.
— Вы явно перебрали, — посочувствовал Смирнов, когда клиент с трудом устроился на переднем сиденье его «Мазды». — Что-то случилось?
— Я В-веронику поминаю, — поднял на него покрасневшие глаза молодой человек. — Завтра по… похороны. За мой счет, разумеется. Гроб будет закрытым! — с надрывом выкрикнул он.
— Почему?
Сыщик по опыту знал: человеку надо дать выговориться, тогда ему полегчает. Самые нелепые вопросы подойдут, чтобы спровоцировать взрыв горя или любой другой подавляемой эмоции. Выброс энергии наружу благотворно влияет на душевное состояние.
— А вы… видели ее лицо? В-видели? Пойдите посмотрите! — завопил Стас. — У вас волосы дыбом встанут. Надо же ща… щадить чувства людей. Мне в морге посоветовали… крышку не открывать. Вы понимаете? Я заказал кремацию.
— Полагаю, вы правы.
Спокойный тон Смирнова подействовал на Стаса как красная тряпка на быка. Он взвился.
— Вам хорошо рассуждать! А я?! Каково мне? Ведь я запросто могу сам оказаться в гробу! Водка мне больше не помогает… только тело становится ватным, а ум… работает. Жуткие картины рисует! Врагу не пожелаю…
Киселев поник, затих.
— Сколько еще продлится ваш больничный? — выждав пару минут, спросил Всеслав.
— Что? А… больничный… не знаю. Не помню… кажется, еще три дня. Может быть, мне отпуск взять за свой счет? Так ведь не дадут… К черту! Уволюсь, уеду куда-нибудь! Я не хочу умирать… не хочу-у!
— Не раскисайте.
— Бросьте вы эти штучки! — истерически всхлипнул Стас. — Вы не верите, да? Не верите?! Я тоже не верил, пока меня не коснулось.
— Успокойтесь, ради бога.
— Вот-вот! И вы Бога вспомнили! Потому что от
— За чем же дело стало? — гнул свое Смирнов. — Сходите в церковь, помолитесь, покайтесь.
— Не иронизируйте… Как вам не стыдно?! Вероника мертва… вам этого мало? Какие еще доказательства нужны? Чтобы и я… стал покойником? Вы этого добиваетесь?
— Я добиваюсь выяснения всех обстоятельств, — невозмутимо ответил сыщик. — Прекратите истерику, Киселев. Вы мне нужны в здравом уме и памяти. Как спасателю, вам должно быть известно, что паника губит того, кто тонет.
Молодой человек дернулся, открыл рот, со свистом втянул в себя воздух, выдохнул и… ничего не сказал.
— Так-то лучше, — усмехнулся Смирнов. — Я хочу задать вам пару вопросов. Вы сможете обдумать их и ответить?
Киселев понуро кивнул.
— Вам знакома некая Яна Хромова?
— Нет.
— Не спешите.
— Я не знаю никакой Хромовой! — вспылил Стас. — Вы что, опять не верите? С какой стати я буду лгать? Речь идет о моей… моем спасении! При чем тут какая-то Хромова?
— Вам не встречалась такая фамилия? Может быть, на работе? Среди клиентов банка, например?
Стас наморщил лоб, перебирая в уме фамилии знакомых и клиентов.
— Не встречалась, — уже спокойнее ответил он. — А что?
— Это женщина, которая погибла так же, как Вероника. От руки «Алой маски».
—
— Пытался. Но ведь в «Молохе» у посетителей не спрашивают фамилий.
— Да, конечно, — опустил голову Стас. — Какой ужас… Знаете, я в глубине души всегда считал магию не более чем сказкой. Страшилкой для взрослых! Интересной игрой, где дяди и тети для развлечения пугают друг друга. То, что происходит со мной… как ночной кошмар. Стоит мне закрыть глаза, и тысячи острых иголок вонзаются в мой мозг, терзают его, раздирают в клочья. Но это не та боль… не физическая. Это глубинный, животный страх, которого я еще не испытывал: он парализует мое тело, мою волю и мой разум. Я… даже не могу дать этому ощущению подходящего названия… я…
Смирнов положил свою ладонь на дрожащую, влажную руку Стаса, легонько сжал.