Хозяйка леса

Убив вторую белку, Парфенов пришел в хорошее расположение духа. Он погладил Ласку, назвал ее рыжей красавицей, умницей, дал ей кусок вареного мяса. В ольховнике вдруг из-под ног взлетела стая рябчиков. Птицы шумно забили крыльями, расселись по деревьям, начали перекличку. Посвистите, голубчики, сейчас я вас угощу. Парфенов спокойно зарядил ружье. Он обладал выдержкой, метким глазом, твердой рукой. В лесу на охоте он был подвижен, быстр и даже весел. Лень, вялость, мрачный взгляд тусклых глаз исчезали, как только он покидал поселок и людей. На охоте он был совсем другим человеком, и таким его знал только один Куренков. Приятели одинаково любили лес, охоту, собак, и даже Ласка служила им обоим одинаково усердно.

Собрав подстреленных птиц, Парфенов спустился к речке. Здесь он разведет костерок, зачерпнет воды из проруби. Синий лед звонко ломается под ударами топора. Вкусно пахнут жареные рябчики. От стаканчика водки во всем тело разливается приятное тепло. Хорошо без людей! А что сейчас делает Куренков? Пошел на охоту или дома сидит?

При мысли о друге в Парфенове всколыхнулась, поднялась со дна души приглушенная лесным покоем ненависть к Самоцветевой. Все отняла: друга, работу, покой. Первый раз за долгих пять лет дружбы он поссорился с Михайлой. Да, Парфенов жил с мастером дружно и хотя часто спорил, но никогда не ссорился. Он любил его за жизнелюбие, душевное здоровье, силу. Слабый духом, он тянулся к нему, как хилый стебелек к солнцу.

— Променял на бабу, — зло проговорил Парфенов вслух и выпил еще маленький стаканчик водки.

Ласка смотрела на хозяина, покачивая закрученным на спину хвостом и поводя острыми стоячими ушами. Парфенов ласково потрепал собаку по шее, затоптал костер и, вскинув рюкзак на плечи, отправился в глубь леса..

Ах, как хорош лес в зимнюю пору! Алмазами сверкают кружева заснеженного леса. В густом ельнике на снег легла зеленоватая тень, на полянах снег горит нежными розовыми красками, а на озерах и реках под солнцем сверкает всеми цветами радуги. Ради лесной красоты он, Парфенов, готов терпеть все неприятности в лесничестве. Куда он уйдет от этой красоты, покоя, тишины?

Короток зимний день. Не устал Парфенов бродить по лесу, а солнце уже стало клониться к закату. Золотой диск багровел, расплющивался, как кусок раскаленного металла под молотом. Небо на западе пламенело желтыми, палевыми, зелеными красками. Дальнее озеро втягивало в себя солнечную багровую глыбу быстро и жадно. Вот уже осталось одно полукружье небесного светила, потом оно стало на глазах таять и, наконец, превратилось в узенькую полоску, словно кто-то мазнул живой пламенеющей краской по фиолетовой кромке неба. Солнце село, но на небе еще долго дрожали багровые стрелы.

Охоте конец. Парфенов довольно ухмылялся. Надолго запасся дичинкой. Сегодня ему повезло: беляка взял. Раненый зайчишка ушел было спасаться в осинник, но разве Ласка упустит? В поезде его увидят свои. Пусть завидуют его удаче. Может, и Куренков с комсомольцами был на субботнике? Скорее, Ласочка, на развилку! Туда подадут рабочий поезд, и мы с тобой заберемся на площадку.

Черт побери, таки лезет под ноги каждая кочка! Парфенов поднялся с земли и тотчас же опустился прямо в сугроб, вскрикнув от резкой боли в ноге. «Ласка, Ласка!» — звал Парфенов убежавшую вперед собаку. Ласка мчалась на зов хозяина, снег вихрился под ее лапами. «Ласочка, что будем делать, а? Посеревшее лицо Парфенова морщилось от боли и отчаяния. «Ласочка!» Парфенов обнял собаку. Лайка лизнула его в лицо, запрыгала вокруг, залаяла, как бы вопрошая: «Ну, что ты тут делаешь? Вставай, пойдем».

На развилке прокричал паровозик рабочего поезда: «Жду-у!» Парфенов на четвереньках пополз из сугроба, вскинул ружье. Прогремели выстрелы. С елового лапника взметнулся столб снежной пыли. Перекатное эхо долго не угасало. На делянке Куренкова — сборщики шишек. Может, они услышат, поймут: человек зовет на помощь. Коля — молодой бухгалтер лесничества — знает, что он на охоте. Коля звал его на субботник… Ах, как горит ушибленная нога! Огнем горит, сапог стал тесным, если не шевелиться, боль можно терпеть. Неужели перелом? Парфенов беспомощно оглядывался вокруг, прислушивался. Тишина. Синие тени ползут из чащи. Острые иглы впиваются в лицо. Мороз крепчает. Хотя бы один человеческий голос! Вероятно, Самоцветова ушла со своими общественниками на поезд. Дать еще сигнал?

Ласка с недоумением смотрела на хозяина: «К чему такая оглушительная пальба?»

Темнело. Морозная мгла сгущалась.

…Ночью Анастасию Васильевну разбудил осторожный стук в окно. Она открыла форточку. Куренков? Что ему нужно? Накинув полушубок, она открыла входную дверь. Свет лампочки упал на встревоженное лицо мастера.

— Настасья Васильевна, Гаврила, с охоты не вернулся. Не иначе, беда с ним приключилась.

Анастасия Васильевна разбудила Колю. Коля подтвердил предположения мастера. Да, Парфенов утром собирался на охоту. Он, Коля, звал его на субботник, но Гаврила Семенович сказал, что он, дескать, не дурак тратить свой выходной на сбор шишек.

— Куда же он пошел, Коля?