Хозяйка леса

— Я буду работать над машиной здесь.

— Ты не думаешь обо мне!

— Ты несправедлива, Нина. Ты знаешь, как много ты значишь в моей жизни.

— Если ты меня любишь, уедем.

— Нина, будь благоразумна. Давай поговорим серьезно.

— Я для тебя ничего не значу. Ты обо мне не думаешь… Я не могу здесь больше жить…

Она упала на диван и заплакала.

Баженов сел возле нее, ласково погладил ее по голове. Она прижалась мокрой щекой к его ладони и затихла. Баженов сидел не шевелясь, слегка откинув голову, напряженно думал. Нина приподнялась, обвила его шею обнаженными руками, прижалась головой к мягкому шелку косоворотки. Баженов обнял ее.

— Мы уедем… Уедем, да?

Она знала, если муж скажет «да», потом он не откажется от своего слова. Ей нужно было получить его согласие сейчас, в эти минуты, когда он был размягчен ее слезами.

— Ты согласен, я чувствую, Алешенька. Мягкими губами она крепко поцеловала его в губы.

— Нина, ты умная, хорошая, ты поймешь…

Глаза Баженова просили, умоляли. Она оттолкнула его, встала перед ним, сказала резко:

— Хорошо! Я уеду одна. И сына заберу с собой.

— Нина!

— Я все сказала, — холодным, жестким голосом проговорила Нина и вышла.

Баженов долго сидел, облокотясь на колено, курил и тупо глядел в пол.

Поздно вечером Нина стелила ему на диване с каменным лицом, с крепко стиснутым ртом, чужая, враждебная. Она раздевалась, заслонив ширмой кровать. Баженов слышал, как падала на стул ее одежда, потом скрипнула кровать, и все затихло. Он знал, что она лежит с открытыми глазами и ждет в настороженной тишине его слов. Знал и молчал, мучительно желая, чтобы она заговорила первая. Молчала комната, улица. Баженову показалось, что жена застонала. Он приподнялся на локте, прислушался. Тихо. «Завтра мы поговорим спокойно. Она поймет», — подумал он, не представляя себе жизни без нее и сына.

Утром Нина, не проронив ни слова, стала укладывать вещи в чемоданы.

16

Вечерами Баженов старался подольше задерживаться в конторе или на курсовой базе. Вот уже скоро месяц, как уехала жена, не простившись с ним. «Если я и сын тебе дороги, бросай свой леспромхоз и приезжай в Ленинград. В Хирвилахти я никогда не вернусь. Запомни.» Какие у нее были холодные, почти враждебные глаза, когда, садясь в вагон, она в последний раз посмотрела на него. Генка плакал: «Не хочу к бабушке. Хочу с папой». Поезд ушел, а в ушах Баженова еще долго звучал Генкин плач. После работы Баженов возвращался в дом со стесненным сердцем, включал свет и встречался с глазами сына. Генка смотрел на него со всех стен. Вот он совсем малыш: пухлые щечки, волосы колечками. Нинина надпись на карточке: «Нашему дорогому пупсику восемь месяцев». Вот Генка на деревянной лошади, Генка на пыжах, Генка — черкес. Баженов тяжело опускался на диван, тоска овладевала им. Он убрал со стола портрет Нины, спрятал вышитые ею диванные подушечки, на которых она валялась целыми днями с книжкой в руках. Он всячески избегал расспросов о семье. Соседка — жена главного механика — маленькая татарка с сияющими черными глазами и угольными волосами, изредка приходила к нему с тремя мальчиками-сыновьями и звала его в гости. Баженов мягко отказывался, но женщина повторяла каждый раз одну и ту же фразу: «Моя муж велела. Зачем обижаешь?» Она спросила о Нине и неодобрительно зацокала: «Це, це, це… Совсем уехал? Нехорошо, ай нехорошо»…

Иногда Баженов приходил к механику, сажал его малышей на колени, испытывая острую тоску по Генке. Он умолял Нину вернуться, но она не отвечала на его письма. Раньше он торопился поужинать и сесть за работу, хотя Нина и ворчала на него, что он только и знает свою машину, сейчас ему никто не мешал, но машина опротивела ему. Чертежи покрылись слоем пыли, тушь побурела.

Он ложился на диван, курил папиросу за папиросой, думал, вспоминал прошлое. Семь лет семейного счастья. Семь… Быстро пролетели годы. Нина… Его любовь, молодость, радость, чистота, надежды. Он любил ее задолго до того, как осмелился сделать ей предложение. Теща не взлюбила его с первого дня: она благоволила Погребицкому. Баженову было душно в квартире жены. Теща берегла съеденные молью гобелены, ковры, старинную мягкую мебель с продавленными и звеневшими на все лады пружинами, картины — безвкусную мазню неизвестных художников. Иногда ему казалось, что он по ошибке попал в этот дом. Когда он принес молодой жене диплом лесоинженера, теща сказала за вечерним чаем, прошивая его острыми, колючими глазками: «Надеюсь, вы не испортите Ниночке карьеру?» Баженов поставил на блюдце чашку с изображением франта в белом парике и малиновом камзоле, целующего руку девицы в пышных фижмах, — и спросил, как понимать ее слова. «Я не позволю увозить Нину в лес. Разве только через мой труп!» Баженова так и подмывало сказать этой старой, встрепанной вороне, что она и так похожа на труп.