Хозяйка леса

— Михайла Кузьмич, — осмелился Тойво. — Вы сами говорили: «Лес по дереву не плачет».

— Соображай, голова! — зыкнул мастер на вальщика. — Дерево дереву — рознь. Убери семенники, еще как лес заплачет.

Куренков ушел на склад. Тойво обошел старую ель вокруг. Клейма нет, можно спокойно пилить.

— Как придет, так и расстроит Михайла Кузьмича, — сердито сказала Оксана, берясь за топор. — Чтоб ее черти взяли! Ведьма киевская. Носится по лесу на помеле. Что она говорила? Беречь лес? Мы завербовались рубить, а не беречь. Нехай своим лесникам приказывает, мы у нее не нанимались.

Оксана надвинула платок на брови. Проклятые комары совсем замучили. Руки Оксаны в кровавых расчесах, в мозолях от топора. Нелегкий труд у сучкоруба. Дрожит под топором сосна, летят срубленные сучья, сыплется хвоя. Движется Оксанин топор от комля к вершине. На пути — хлипкая сосенка, царапает лицо девушки, лезет в глаза. Взмах топора, и сосенка ложится на груду сучьев.

— Оксанка, зачем ты ее срубила?

Оксана разрубила деревцо на части.

— Нехай лесничиха разбирается, где сучья, где деревцо.

— Бессовестная! Если еще раз так сделаешь, ты мне не подруга. — Голос Хельви дрожит, руки наносят неверные удары топором по сучьям старой ели.

— Ну, и не надо, — зло отзывается Оксана. — Милуйся со своей лесничихой. Что мне очи повыкалывать об ту сосенку? Лицо поцарапать? — Удар топора, хруст, и второе деревцо летит на груду сучьев.

Хельви возмущенно смотрит на подругу.

— Мешало?

— Да, мешало! — вызывающе бросает Оксана.

На глазах Хельви навертываются слезы. Как легко Оксана отказывается от дружбы! Зачем она на зло лесничей губит деревца? Просила же их Анастасия Васильевна беречь молодняк. Хельви жаль молодые елки и сосны. Лесничая сказала: «Не будете беречь подрост, раскинутся мертвые земли по всей Карелии». Мертвые земли… Ни леса, ни птиц, ни цветов, ни ягод. Оксанке все равно. Она вербованная. Кончится договор, уедет на свою Украину, в родное село, где цветут вишневые сады…

Оксана смягчается при виде расстроенного лица подруги: ей тоже не хочется терять дружбу.

— Чудачка ты, Хельви. Чего губы надула? Я ж рублю только те, которые мешают. Вот эту елку я ж не тронула. На беса мне ее рубить, силы тратить, она мне в очи не лезет.

Конечно, Оксана хитрит: елка ей мешает, но она сумела ее обойти. Хельви молчит, Оксана продолжает рубить. Сучья и ветки так и сыплются из-под ее топора. Оксана — лучший сучкоруб в леспромхозе. Острый топор Хельви обрубает лапы замшелой ели, старой жительницы дремучего леса. Тяжелые ветви примяли тоненькую елочку. Хельви освобождает деревцо. Елочка расправляет веточки и стоит такая пушистая, веселая, что у Хельви пропадает желание сердиться на подругу.

— Погляди на елочку, Оксанка. Мы уйдем, а она останется. Будет себе расти и расти…

— А что ей еще делать? — отзывается Оксана, голос у нее насмешливый, но мирный. Она довольна, что ссоре — конец.

Тойво сумел спилить старую ель, не трогая ее детенышей. Но когда он подошел с пилой к очередному дереву, окруженному кольцом молодняка, он, не задумываясь, срезал два деревца — они ему мешали. Спиленное дерево при падении поломало еще два подростка. Пришел за хлыстами трактор. Стальной трос петлями сжал больше десятка стволов, стянул их в пачку, а когда машина потянула за собой хлыст, от лесной семьи не осталось и следа.

15

Баженов сидел за столом, подперев голову руками. Лицо его выражало тяжелую думу. Нина стояла у окна, как изваяние, устремив глаза на сосны, в беспорядке толпившиеся в усадьбе. Густое пламя заката обливало деревья и розовые валуны, разбросанные по усадьбе. Гранитные глыбы вызвали у Нины новый прилив раздражения. Стариться в этой глуши? Нет, нет…

Нина подошла к мужу и ласково погладила его волосы.

— Алеша, пойми… Не могу я здесь больше жить. Не могу!

Баженов молчал.

— Подумай, дорогой. Жизнь так коротка. Зачем же нам хоронить себя в глуши? Ты приехал сюда добровольно, партия тебя не посылала. Ты ничем не рискуешь, если оставишь леспромхоз. Скажешь, что тебе нужен город, консультация ученых. Ты умница, сумеешь без осложнений и последствий покончить здесь со всеми делами. Что мне тебя учить, ты сам знаешь.

В открытое окно ворвалась песня, переборы баяна. Нина сморщилась, как от зубной боли. Бог мой, когда же, наконец, она не будет слышать песен горластых лесорубов, визг гармошки? Нина прикрыла окно, задернула занавески.

— Алеша, если ты сейчас не сможешь устроить с отъездом, я подожду. Месяц, два… Хорошо? Ты мне обещаешь?

Баженов, не поднимая головы, сказал:

— Ничего не могу обещать.

Злые слезы навернулись на глаза Нины. Неужели она не сумеет подчинить его себе?

— Алексей, или мы уедем, или… расстанемся.

Баженов вскинул на жену глаза.

— Подумай, что ты говоришь!

Нина отвернулась, прижала платок к глазам, всхлипнула.

— Я для тебя всем пожертвовала, а тебе дороже всего твои дела…

— Нина, пойми меня правильно, — осторожно начал Баженов. — Я знаю, тебе очень хочется в Ленинград, но я не могу все бросить и уехать.

— А твое изобретение? Сколько ты бьешься над ним? Погребицкий зовет тебя в город, чтобы помочь.