Хозяин Фалконхерста

Софи не сумела спокойно принять свое «вдовство», однако воспоминания о некоторых эпизодах детства, когда ей открылся присущий отцовским неграм любовный пыл, оставляющий далеко позади все, что мог ей предложить бедняга Дадли, помогло ей устранить это неудобство. На правах хозяйской дочери она могла пользоваться услугами племенного поголовья, выбирая особо приглянувшихся ей особей. Ее небогатое воображение подсказало ей нехитрую схему, которая вполне оправдывала себя и приносила ей полное удовлетворение. При всей своей ненависти к любым видам физических усилий она завела привычку ездить верхом, благодаря чему могла легко менять конюхов. Ей хватало ума соблюдать меры предосторожности, поэтому ее распутство никогда не оставляло видимых следов. То, что она умудрялась год за годом прибегать к услугам конюхов, не вызывая подозрений ни у отца, ни у матери, объяснялось как ее громогласно провозглашаемыми страхом и ненавистью ко всем неграм, так и неспособностью старшего поколения допустить саму мысль об интимных сношениях между белой женщиной и негром. Одна Софи могла додуматься до такого. Предательства со стороны конюхов она не боялась. Признайся кто-нибудь из них, что он хотя бы раз прикоснулся к ее руке из любовных побуждений, — и это означало бы для него смертный приговор. Негры отлично понимали это. Укромное местечко, куда она направлялась ежедневно, сев в седло, находилось в густой сосновой роще у реки, в дальнем конце плантации, вдали от полей, где трудились рабы. Если бы ее случайно обнаружили, она заголосила бы, что ее насилуют. Как бы ни отпирался ее партнер, поверили бы ей. В течение нескольких месяцев перед поездкой в Новый Орлеан на роль ее конюха и любовника подвизался красивый молодой негр по имени Валентин, с точеным лицом, выдающим наличие среди его предков мавров, хотя по силе и ненасытности он был истинным сыном Африки.

Ни Хаммонд, ни Августа никогда не принимали Софи всерьез. Она зарекомендовала себя пустышкой, любительницей пышных нарядов, безвкусных драгоценных россыпей и шляп с широкими полями — все это было призвано отвлечь внимание от ее косоглазия. Будучи предоставленной сама себе и имея возможность втайне удовлетворять свою чувственность, она не слишком досаждала близким, была достаточно скромна и даже приятна, хоть и скучновата. Зато, как только уходил с молотка очередной конюх — что теперь случилось с Валентином, — она становилась плаксивой и вздорной и пребывала в таком настроении до тех пор, пока не выклянчивала у отца замену. Детьми она почти не интересовалась, разве что с удовольствием наряжала их и хвасталась ими перед знакомыми. Тепло и опеку обеспечивала детям главным образом Августа, а также раб-гувернер — сейчас эту роль исполнял Джубал.

Неспособность Софи к сколь-нибудь ответственной деятельности превращала Августу после отъезда Хаммонда в единственную белую распорядительницу Фалконхерста. Она по-прежнему любила мужа, что бросалось в глаза любому; его же преданность жене доказывало то, что, женившись на ней, он ни разу не переспал с цветной. За долгие годы Августе удалось обтесать его и превратить в джентльмена. Она успешно и проницательно руководила им, а следовательно, в какой-то мере и Фалконхерстом. Недаром именно при ней хозяйство достигло наибольшей производительности и процветания. Сперва она побранивала Хаммонда за его методы разведения племенного поголовья, за устоявшуюся бесчувственность ко всему, что связано с рабами, однако постепенно приучилась ничего этого не замечать, притворяясь, что этого вообще не существует. Однако теперь ей предстояло трезво взглянуть на истинное положение вещей.

Пускай урожай, ежегодно снимаемый в Фалконхерсте, не требовалось сеять, пропалывать и собирать в отличие от хлопка — местная культура была не менее, а то и более трудоемкой. Своего рода сев и прополка, а также сбыт существовали и здесь. Обеспечить непрерывность производства Августа не сумела бы: ведь ей не было дано относиться к неграм как к животным, только особой породы. Будь ее воля, рабы образовывали бы постоянные пары, детей растили бы их собственные родители, рабов не продавали бы. Но тогда плантацию нельзя было бы называть хозяйством по выведению племенных рабов.

Зато Лукреция Борджиа, хоть сама и была негритянкой, проявила куда больше способностей в деле засевания и возделывания специфической фалконхерстской культуры. В промежутке между смертью отца Хаммонда и его возвращением из Техаса она разводила рабов с не меньшим умением, чем сам Хаммонд, не проявляя ни малейшей сентиментальности при подборе кандидатов на спаривание. Несмотря на преклонный возраст, она оставалась по-прежнему деятельной, вездесущей и властной. Возможно, тучность уменьшила ее подвижность, но не повлияла на физическую силу. Она отлично справлялась с тонкой материей воспроизводства, представлявшей собой ключевое звено процесса возделывания невольничьего урожая. Материя эта не вызывала у нее отвращения в отличие от ее белой госпожи — напротив, Лукреция Борджиа наслаждалась этим занятием.