Хозяин Марасы

Грозна ты, ma cherie, – Игнат засмеялся. – И умна. И деньги на поездку добыть сможешь, и личную жизнь брата устроишь. Что, надоело выслушивать Ленкины жалобы по поводу того, что она в деревянном доме пилон поставить не может? Представь себе только – Сосновка, бабульки у подъезда сидят, дети в грязи колупаются, вечереет… А в окне третьего этажа наша жоповёртка вокруг шеста с разведёнными ногами вниз головой вертится! И Федька с двустволкой у окна караулит, чтобы не дай бог кто-то на его ненаглядную карапетку не позарился.

Ну что? – девушка изо всех сил пыталась сохранить серьёзное выражение и не рассмеяться. Перед лицом подобной угрозы, без поддержки любимого мужа, Маргарита не смогла долго сопротивляться и сдалась.

* * * * * * *

Анна сердито захлопнула книгу, допила тёплый сок и едва удержалась от желания отшвырнуть стакан. Сидевший рядом с фрау Ляйтнер Этьен правильно истолковал её негодование и поспешил пригасить огонь чужого гнева терпким вином. Анна благодарно кивнула парню и приникла к бокалу.

Да что же это такое? Не успела она разобраться с одной идиоткой, как уже читает про другую. Ненормальная любовь, конфликты с родителями, чрезмерная упёртость и явная социопатия – это типично для всех современных молодых женщин, или Анне так оригинально везёт на повторы? Самовлюблённая, уютно устроившаяся в жалости к самой себе Лера нисколько не импонировала фрау Ляйтнер. Наоборот, она бесила своим максимализмом и верой в странную идею, подкинутую ей чужой женщиной. Главная героиня неприятно напоминала о причине позора, обрушившегося на семью Анны. Наплевать на семью, на родителей, столько вложивших в воспитание неблагодарного ребёнка, и ради чего? Ради эфемерной надежды? Ладно, её доченька, хотя бы, выходила замуж за деньги, а не грызла по ночам стены, мечтая о привидении. Какая же это мерзость.

Единственным, кто понравился Анне, была Маргарита. Умная, заботливая женщина, пекущаяся о приличиях и «лице» семьи. А заодно несчастная мать двух неблагодарных отпрысков. Один себе в жёны чуть ли не проститутку выбрал, а другая влюбилась в мертвеца. Наверняка в конце книги окажется, что пресловутый Игнат всего лишь плод больного воображения юной художницы, а она сама сидит в одиночной палате и пускает слюни на мягкую стенку. Да, для главной героини это будет лучшим финалом. И никаких соплей!

Четверг. Последний вечер

Дорогами глухими идут они в Севилью.

К тебе, Гвадалквивир.

Плащи за их плечами – как сломанные крылья.

О мой Гвадалквивир!

Из дальних стран печали идут они веками.

К тебе, Гвадалквивир.

И входят в лабиринт любви, стекла и камня.

О мой Гвадалквивир!127

Они неспешно шли, держась за руки. С правой стороны тянулся город, постепенно сходя на нет – дома становились всё ниже и все дальше от берега, трасса виляла, укрываясь за холмами, и людские голоса звучали все менее различимо. За их спинами громада аэропорта таяла в солнечном мареве и гул самолётов, от которого вибрация пробирала насквозь, доносился всё тише и тише. Под ногами шуршал песок, перемежаясь мелкой галькой, и только этот шорох нарушал молчание.

Фели крепко сжимала широкую, надёжную ладонь самого близкого человека. Брат шёл рядом и ей нечего было бояться! Отец и Дэинаи были в её жизни кем-то вроде высших божеств – недостижимых, вызывающих восхищение. Они были непонятны и загадочны для Феличе, и пусть она любила их всем сердцем, без страха и сомнения, но самым близким все равно оставался Бо. Потому что они вдвоём почти всегда были вместе. Потому что, когда у отца возникали дела, чаще всего с ней оставался не Дэй, а Бо. Он учил её латыни, он объяснял ей сложные слова и радовался её успехам. И именно он отстоял у отца право Феличе одной иногда ездить в город. Пусть Дэй и приглядывал за ней издалека, не оставляя без своего внимания, но ведь до этого кто-то из семьи всегда ходил за ней следом, второй тенью, что злило женщину сверх меры. Она боялась, что в ней сомневаются, не доверяют, хотела доказать свои самостоятельность и значимость! Бо брал её с собой, терпеливо объяснял всё по двадцать, тридцать шесть, пятьдесят пять раз! И находил своё личное, тайное успокоение в возне с нею, великовозрастным ребёнком.

Ты помнишь, как учил меня плавать? – продолжая разглядывать неспешные волны, тихо спросила Феличе. – Как я мычала и орала от страха, когда ты отпустил меня, и я…

И ты поплыла.

Ну да, Дэй всегда мне подсуживал! Это же он не дал мне захлебнуться, – Феличе поморщилась. – Я помню, что давным-давно, больше всего на свете, я хотела увидеть море. А когда оказалась в нём, то во мне не было ничего, кроме страха. Почему?