Хозяин травы

Но он не умел лишать девственности женщин, имеющих четырнадцатилетних сыновей, и выжидающе молчал.

Тогда она сделала лицо Мадонны с картины неизвестного художника раннего Средневековья и скромно потупила свои голубые глаза.

— Ну же! — прошелестела она и покрылась застенчивым румянцем.

Он смотрел на нее — и взгляд его выражал злость и восхищение. То, что она делала, было абсолютно противозаконным.

— Ах, господин Н., не лишайте бедную девушку единственного сокровища, которым она обладает. Что скажет моя матушка? Вы разобьете ее сердце! — В голосе ее проступили опасные нотки.

Он почувствовал себя идиотом. Но ощущение это было малоприятным, и он решил обороняться.

— Кажется, чайник вскипел! — быстро парировал он.

Когда он вернулся с кухни, чтобы торжествующе сообщить ей о том, что чайник действительно вскипел, она уже сидела в совершенно немыслимой позе, закинув правую ногу себе на левое плечо, отчего ее и без того короткое красное платье окончательно задралось, обнаружив под собой розовые кружевные трусики.

— Мужчина, угостите портером, — прокуренным голосом искусно прохрипела она. Потом подумала и добавила: — И папиросочку.

И он снова почувствовал прилив злости и восхищения.

— Как? Вы не хотите? — изумилась она и всплеснула руками. Черные глаза ее позеленели, крупный чувственный рот превратился в маленький. И этот изящный ротик исторг из себя подряд пять колечек дыма и закапризничал: — Мне с вами скучно, мне с вами спать хочется!

Он сделал вид, что понял ее слова буквально, и начал стелить постель.

— Фу, товарищ Бубликов! — возмутилась она. — Как вам только такое могло прийти в голову! Это же злоупотребление служебным положением.

Она стояла перед ним, строгая и подобранная, узкая черная юбка доходила ей до щиколоток, блузка слепила взор девственной белизной...

И тут его взорвало. Мало того, что она проделывала вещи уголовно наказуемые, мало того, что она пыталась и его вовлечь в эти криминальные действия... Но «товарищ Бубликов» — это было уже слишком.

— Не смей меня так называть! — закричал он. — У меня, между прочим, имя есть. И вполне нормальная фамилия. И нечего ее коверкать.

— Извини, пожалуйста, — смутилась она, обрела свой нормальный вид и, взлетев под потолок, уселась верхом на люстру. — Значит, ты не хочешь лишить меня девственности, — грустно констатировала она, раскачиваясь вместе с люстрой.

— Тише! — взмолился он. — Соседи наверху услышат. Донесут.

Люстра продолжала раскачиваться.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — донеслось оттуда. Каким-то сто пятнадцатым чувством он вдруг понял, что это ее настоящий голос. Он смутился. Он все-таки был мужчиной. А мужчине не подобало чересчур уж грубить женщине, с которой он спит.

— Нет, почему же? — осторожно сказал он. — С чего ты это взяла?

— Совсем-совсем? — уточнила она, продолжая раскачиваться.

— Что «совсем-совсем»?

— Совсем-совсем не нравлюсь?

Нет, ее почти невозможно было обмануть. Впрочем, собственно говоря, почему обмануть?

— Ты мне психологически нравишься, — честно признался он.

— А внешне?

Боже, он даже и представить себе не мог, что эта люстра может так оглушительно скрипеть.

— Ты надежный товарищ, — сказал он.

— А внешне?

— Ты многогранный и интересный человек.

— А внешне?

— Пожалуйста, я тебя очень прошу, слезь оттуда. Соседи услышат.

— Ну и пусть услышат, все равно ничего не поймут. Они ведь не умеют качаться на люстре. Подумают, что мы просто скандалим или деремся. Им и в голову не придет, что на люстре можно качаться. Ограниченные люди. Да и закона такого нет, чтобы нельзя было на люстре качаться.

— Такого нет. — Он многозначительно посмотрел на нее.

— Послушай, — она мягко спланировала на тахту, — если ты хочешь, если ты только очень хочешь, — голос ее задрожал, — то я могу стать блондинкой, крупной блондинкой с ярко накрашенным лицом. Только вот я не знаю, как она должна быть одета. Ты ведь об одежде ничего не говорил.

Он не верил своим ушам. Если то, что она проделывала до этого, было запрещено строжайше, то то, что она намеревалась сделать, было запрещено архистрожайше и квалифицировалось уже не просто как преступление, а как тягчайшее преступление. Он хорошо помнил обе статьи Кодекса. И если первый случай: «преднамеренное изменение своей внешности путем внутреннего психического усилия с целью создания облика, отличного от изначального, но не выходящего за рамки внешности, потенциально могущей соответствовать психическому складу личности, совершающей это действие» — карался всего лишь пятью годами, то второй случай: «изменение внешности с целью создания облика, резко противоречащего психическому складу личности, совершающей это действие» — карался... Нет, об этом и подумать-то было страшно! Хотя это, наверное, было справедливо, ведь если первый случай был чреват всего-навсего микродестабилизацией общества, то второй, по мнению Специалистов, мог повлечь за собой довольно-таки серьезные последствия и, в случае массовости явления, подорвать основы государства.