Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— А ты, смиренный, боишься бога, не так ли? — спросила Ирма. — И я скажу тебе, кого ты боишься: ты боишься только эту женщину, а не бога. Она-то и внушила тебе эти мысли о разводе. Она отнимает тебя у меня и бога — разумеется, вместе с мебелью, которая уже перевезена сюда. И вы вдвоем лжете мне, считаете меня глупым ребенком. Вы пытаетесь сделать из меня какое-то диковинное изнеженное существо, которое надо оберегать, а я не хочу такой опеки. Я просто женщина, которая любит и хочет любить, как любая другая. И это я хочу тебе сказать, прежде чем ты окончательно решишь, так и знай. Я готова на все, на что готова любая женщина, я не боюсь борьбы, так как иду со своей любовью не на жизнь, а на смерть. Если у тебя, может быть, есть еще что-то, от чего я, как твоя жена, должна отказаться, назови, Чтобы я почувствовала, смогу ли я преодолеть это или это мне не под силу. А если у тебя больше ничего нет, — от всего другого я отказываюсь, и ты все же хочешь избавиться от меня, — тогда мне ясно: я просто осточертела тебе — и только. И в этом случае все мои жертвы бесполезны. Но тогда ты мог бы сказать мне прямо, чтобы я знала, и я больше не стала бы тебе в тягость. Я все эти дни и ночи в деревне и в городе так много мучилась и думала, словно горела на медленном огне. И вот наконец в голове прояснилось и сердце набралось решимости. Вначале ты только и делал, что лгал и обманывал. И раз я теперь от всего отказываюсь, так что вроде бы годна для тебя, как любая другая, в жены, а ты молчишь, становится ясно, что ты просто не желаешь меня знать. Но тогда и твои разговоры о ребенке и неверности — только обман, в том смысле, что ты якобы и не мог быть верным, даже если бы любил. В твоих длинных объяснениях лишь одна правда — ты не любишь меня и, пожалуй, не любил меня никогда. Вначале ты лишь интересовался мною, во мне было, как сказала моя двоюродная сестра, что-то свежее, деревенское или, как сказал ты сам и говоришь еще и сейчас, конечно, — от меня пахнет невинной девушкой. Это тоже твоя ложь, которой ты меня связывал и опутывал…

Ирма говорила, и Рудольф слушал, он слушал совсем невозмутимо, пока Ирма не расплакалась. Но и тут он сохранил полное спокойствие и промолчал, словно хотел дождаться, пока плач утихнет, но, не дождавшись, сказал:

— Не ответишь ли ты мне на один вопрос?

— Не хочу больше отвечать ни на что, все бессмысленно и глупо, — сказала Ирма.

— Но я прошу тебя, ответь, и ответь прямо и откровенно.

— Я, конечно, отвечу прямо и откровенно, а ты? Ты только вертишь и крутишь.

— Нет, я постараюсь ответить тоже прямо и откровенно, как могу.

— Что же ты хочешь узнать у меня? Я же все сказала тебе, ты знаешь обо мне все, я же о тебе ничего.

— Вот и ошибаешься, — сказал Рудольф, — ты тоже знаешь обо мне все, только ты мне не веришь, а я тебе верю, в этом и разница. И сейчас я хотел бы еще узнать: твои сегодняшние жертвы — то есть отказ от ребенка, от моей верности и от своей любви, — что это? Чтобы испытать меня, увидеть, что я стану делать? Или ты в самом деле готова отказаться от всего этого, лишь бы мы остались вместе?

— Мне просто непонятно, как ты можешь это спрашивать? — обиженно сказала Ирма. — Конечно, я отказываюсь от этого в самом деле, я готова на все, только бы не потерять тебя.

— Та-ак, — произнес Рудольф, — я понял из всего этого то, что всерьез, только последние твои слова нагоняют на меня сомнение. А если это так, то именно подобную любовь, которая под конец готова отказаться от себя самой, я и называю в высшей мере невинной и чистой. Теперь-то ты понимаешь?

— Понимаю, — удивленно ответила Ирма.

— И веришь ли, что, когда я говорю о твоей любви, я не просто произношу красивые слова, а подразумеваю под своими словами в самом деле нечто реальное? Веришь теперь этому?

Но Ирма не ответила сразу, она снова расплакалась. Лишь немного погодя она сказала, кивая головой:

— Теперь я верю. Так ужасно, что ты прав.

— Та-ак, значит, это в порядке, — сказал Рудольф с облегчением. — По крайней мере, от одной предполагаемой лжи или обмана я перед тобой очистился. Затем: отдаешь ли ты себе хоть какой-то отчет, что ты делаешь, когда ты отказываешься от ребенка, от моей верности и, наконец, от своей любви? Ладно, ты отказываешься от ребенка и моей верности, но как ты откажешься от своей любви? Или — зачем ты все еще так судорожно цепляешься за меня, если больше не любишь?

— Зачем же цепляются за тебя другие, хотя они тебя не любят? — спросила Ирма.