Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

В конце концов ей посчастливилось; посчастливилось, может быть, как раз потому, что Ирма стала умнее и смелее; по собственному ее разумению — гораздо умнее и смелее, чем когда только что приехала из деревни. Во всяком случае, она нашла место — благодаря собственной находчивости и смелости. Радовалась даже тетка, что Ирма хоть с чем-то смогла справиться, а Лонни сразу же потребовала угощения по случаю устройства на работу, — пусть Ирма сводит ее в кафе или в кино. И хотя тетка советовала не устраивать такого угощения, пока Ирма не походит несколько дней на службу и не убедится, что место надежное, Лонни не отставала, и Ирма выложила перед ней билет в кино. Кино Ирма выбрала потому, что это дешевле, чем идти в кафе. Да и Лонни предпочитала кино, она полагала, что невелика радость — торчать у всех на глазах в кафе, у Ирмы нет модного платья или даже, по крайней мере, приличной шляпки. То ли дело сидеть в темном зале.

Обе они были счастливы. Лонни еще и потому, между прочим, что — слава богу — Ирма отметила свою удачу, какой бы ни оказалась сама должность, которую она получила. Окончится дело неудачей — не жалко, а пойдет все хорошо — можно снова выпросить угощение: просто потому, что место попалось удачное и Ирма — ее двоюродная сестра. К тому же ведь она живет у них довольно долго, причиняет неудобства — что в сравнении со всем этим еще одно угощение!

Однако посещение кино не доставило Ирме той радости, какую она испытывала до прихода сюда. Вначале все было хорошо, много свободных мест, так что Ирма с Лонни смогли занять кресла в почти пустом ряду, только у стены сидели парень и девушка, все время перешептывались и хихикали. Чуть ли не всю первую часть крутили какую-то легкую комедию, вызывавшую у всех — и у Лонни тоже — громкий смех; только Ирма не могла понять, над чем тут так уж и смеяться. Во второй части положение резко изменилось: показывали серьезную и тяжелую, как думала Ирма, драму из жизни молодой девушки, — судьба героини напоминала Ирме ее собственную. И конкуренткой девушки, ее, так сказать, злым и неотступным роком была другая девица, нахальством, хитростью и даже внешностью напоминающая Лонни. Ирме в самом деле казалось, что в этом жалостливом фильме речь идет именно о них двоих. Она смотрела драму на экране, и ей было жалко себя, даже слезы подкатывали к горлу. Но она сдерживалась изо всех сил, боялась, что Лонни и другие зрители начнут смеяться над ней. Особенно смущал ее полный господин, севший рядом и державший свой котелок на коленях; он крепко прижимал локти к подлокотникам, так что Ирме некуда было девать свою руку, непрестанно мотал ногой, словно она у него чесалась или он что-то нащупывал ею, и глубоко вздыхал в самых душераздирающих местах кинодрамы. Видимо, и он сочувствовал от всего сердца горестной судьбе невинной девушки. У Ирмы возникла даже какая-то симпатия к чужому господину, которого так волновала драма, что он забыл обо всех окружающих, готов был замертво повалиться на колени Ирмы и только вздыхал. Но тут Лонни зашептала ей, подхихикивая:

— А плешивый-то рядом с тобой совсем растаял. Слышишь, как он охает и сопит. Вот погоди, когда часть кончится, увидим под стулом большую лужу…

Слова ее подействовали на Ирму — будто ком снега попал ей за пазуху, особенно потому, что Лонни произнесла их громко, словно хотела, чтобы их услышал и сам господин, сидевший рядом. К тому же Лонни успела разглядеть что-то такое, о чем Ирма не имела еще и понятия: она заметила плешь на голове господина, и когда в перерыве загорелся свет, то же увидела и Ирма. И симпатичный господин вдруг стал в глазах Ирмы жалким и смешным; казалось совершенной нелепостью, что кто-то всерьез охает в темном зале кино, сидя рядом с девушкой, хотя у самого голое темя, так что человека вполне можно назвать плешивым. Будь у него шевелюра, да к тому же еще и кудрявая. — дело другое; теперь же Ирма готова была рассмеяться. Однако господин продолжал вздыхать, словно его плешь была лишь обманом зрения или будто он полагал, что в темном зале его голое темя не в счет, ведь охает он лишь при погасшем свете, а не в перерывах.

— Давай пересядем, — шепнула Лонни и встала; пришлось встать и Ирме. Ища свободное место, Лонни двигалась так неосторожно, что споткнулась о мотающуюся ногу господина, едва не упала и нечаянно сбросила с его коленей котелок. Человек, сопя, закопошился, нагнулся к полу, а Лонни стала извиняться. Когда он наконец поднял свою шляпу, Лонни уже уютно устроилась в кресле, и ее локоть занял весь подлокотник, как, только что занимал его локоть господина, вытесняя руку Ирмы. Но это длилось недолго, вскоре господин встал и пересел в другой ряд.

— Пошел искать другую дурочку, — сказала Лонни Ирме. — Интересно бы посмотреть. Хочешь, пойдем за ним, посмеемся!