Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Зато ее муж ночной сторож на табачной фабрике, — сказала мать, — ходит в фуражке со звездой.

— Он вовсе не муж ей, — сказала Лонни. — Любовник или просто сожитель.

— Нынче половина людей живут как любовники, — заметила мать. — А кто не живет с любовницей, тот содержит любовниц. Вот она, твоя хваленая любовь.

— Делай, как хочешь, — сказала на это Лонни, — но если ты напустишь в церковь всякую такую шваль кабацкую, я туда не пойду. Ступай с ними, а меня оставь в покое!

— Ты завидуешь счастью Ирмы, не иначе.

— Конечно, завидую, а ты как думаешь, — сказала Лонни. — Приезжает из деревни девка, глупа как пробка, и уже — замуж! У самой и сорочки стоящей нет, как она на глазах у мужа раздеваться-то будет.

— Ты об Ирминой сорочке не беспокойся, подумай лучше о своем автомобиле, — поддела ее мать, она сердилась на дочь за то, что все эти разговоры с людьми приходится вести не ради нее, а ради кого-то.

— Смейся сколько хочешь, а я останусь при своем: если нельзя нанять автомобиль, чтобы ехать в церковь на венчание и обратно, я лучше буду старой девой и вообще не выйду замуж, — огрызнулась Лонни.

— И останешься старой девой, — сказала мать.

— И останусь, — повторила Лонни.

Так были решены судьбы обеих двоюродных сестер: одна идет замуж за важного господина, чтобы избавить его от разгульной жизни, а другая остается старой девой, раз нет для нее свадебного автомобиля. Тем самым нашли решение и всем вопросам, которые были связаны со странным и, как считали многие, необъяснимым счастьем Ирмы. Лонни, правда, с самого начала не преминула сказать: мол, пусть Ирма помнит, мужчины так и будут увиваться вокруг нее, словно осы, потому как от нее все еще пахнет деревней, как от телки парным молоком. Однако кто же слушал эти слова, а если и слушал, кто сумел запомнить их во всей этой колготе событий и мнений?! Поэтому на все, что произошло и должно было еще произойти, люди смотрели как на сущее чудо.

Лишь одно обстоятельство снова встревожило уже успокоившихся было тетушку и ее дочь Лонни. Они узнали от Ирмы, что ее хозяин будто бы изменил свое имя и будто сам это сказал. Ведь в нынешние времена каждый человек может изменить свое имя. Скажем, истрепал до дыр одно имя — бери другое и начинай его трепать сызнова. Так объяснила Лонни матери.

— Что же он взял вместо Рудольфа? — спросила мать.

— Да не вместо Рудольфа, — ответила Лонни. — Это осталось, это не меняют.

— Что же он изменил? — удивилась мать. — Я думала, что это его настоящее имя.

— Да, настоящее, дали, когда крестили, — пояснила Лонни. — А изменил он свою фамилию.

— Чтобы вас, поганок, вместе с вашей белибердой и сплетнями! — воскликнула мать. — Вот ведь как могло бы получиться: Ирма вышла бы замуж, а мы и не знали бы ее настоящего имени. Верь или не верь мне, но этакое дело до добра не доведет. Наверняка тут что-то неладно. Это все равно что обругаешь какого-нибудь человека на чем свет стоит, а потом окажется, что вовсе это не тот человек. Меня страх берет за Ирму.

— Э, мама, брось свои страхи и суеверие! В то время, когда изменять имена и фамилии было модно, хозяин Ирмы и назвался шутки ради просто Рудольфом, и многие считали это его фамилией, как и Ирма первые два дня. Потом, конечно, все прояснилось.

— Какое же его настоящее имя? — спросила мать.

— Эйндорф, Рудольф Эйндорф! — ответила Лонни. — Но сейчас и это не настоящее, он его уже изменил.

— Выходит, этот человек меняет свои имена быстрее, чем мы успеваем про них узнать, — сказала мать. — Что же он за человек? Дело дрянь.

Лонни смеялась — страхи матери смешили ее. Но за ее смехом стояли и кое-какие другие причины. Лонни, как и мать, считала, что неспроста это господин Рудольф меняет имена, что есть тут какие-то свои, глубокие и тайные обстоятельства, так что дела Ирмы вовсе не столь блестящи, как казалось Лонни и другим. В глубине души Лонни затаилось какое-то предчувствие, какое-то злорадство — оттого-то она и смеялась.

— И чего ты смеешься? — упрекнула ее мать. — Радуешься чужой беде?

— Ты все же смешная, мама, — ответила Лонни. — Не понимаю, о какой беде ты говоришь! Человек меняет свое имя, это делают многие. А если и беда, то не в том, что он меняет имя, а в том — какое он берет взамен старого.

— Какое же он берет? — заинтересовалась мать.

— Вместо Эйндорфа берет — Всетаки, — ответила Лонни. — Понимаешь, мама: Всетаки, Всетаки, — это, мол, чисто эстонское имя.

Тетушка Анна уставилась на свою дочь, словно не поверила своим ушам или вдруг увидела привидение, потом сказала:

— Что же это за имя такое? Кто позволит его взять? Неужто нет больше у нас законов? И ежели у Ирмы будут от него дети, то их тоже будут звать Всетаки?

— А то как же, — ответила Лонни.