Храни тебя бог, Ланселот!

Его черный конь горячо всхрапнул, мощно взвился и, перескочив через стонущих раненых и мертвецов, затихших навеки, влетел в разверстую теперь черную пасть Драконьего замка.

Ямы не было. Посему Ланселот беспрепятственно мог обрушиться на выстроенную буквою «и» тысячеголовую песью фалангу, и он напал на псов с такой яростью, что первые шеренги устрашились одного лишь вида его и неистовства. Опомнясь, они попытались его растоптать, но люди Дарка уже влетели следом за ним роем шмелей, и с каждым мгновением все больше было тех, кто требовал и себе права сразиться. К чести псов, каждый из них умирал там, где стоял. Однако же Ланселот и следовавшее за ним по пятам, все возраставшее крестьянское воинство взломали их строй, и началась тут битва, ужаснейшая из известных нам в те времена.

Некоторые утверждают, что ужасна всякая битва. Но я — возможно, во мне говорит бывший воин — тут никак не могу согласиться. Борьба и сраженье, если выходят на бой мужи достойные и за достойное дело, дивно прекрасны. Для этого нужно лишь место, нужно уменье тех, что решили сразиться, а предводителю должно еще и провидеть весь ход борьбы. Вот тогда хорошее дело борьба. Ведь кто устрашится удара меча или копья, если можно сразиться за правое дело достойно?

Однако в битве, что развернулась во внутреннем дворе крепости, всякая красота боя пропала, вся его доблесть, и радость, и героизм обратились в ничто. Ибо псы не отступали ни на пядь, люди же Дарка шли напролом, и стоял такой оглушительный крик, вой и стон и стук клинков, какой редко услышишь, да и счастлив тот, кто не слышал вовек. На площадке людей было больше, чем могло на ней уместиться.

Когда Ланселот вновь увидел черный султан на шлеме Дракона — оба они сражались верхом и, ростом также превосходя своих соратников, могли видеть поверх их голов, — то стал он изо всех сил к нему пробиваться, наступая конем, орудуя кулаками, локтями, рукояткой меча в этой безумной, кошмарной пляске. Не удалось. Да и могло ли удасться, когда было там столько народу, что ни раненому, ни мертвому негде было упасть!

— Пропустите же! Дорогу! — чуть не со слезами кричал, вопил Ланселот, показывая Дракону меч свой. Но люди не могли его пропустить. А может, и не хотели. Месть, отчаяние свели всех с ума — видно было, что не многие выберутся отсюда живыми. Ланселот благодаря недюжинной силе попытался отшвырнуть с пути своих людей, псов же рубил на месте и все же мог ни на шаг приблизиться к черному султану, тому черному султану. Хотя и видел: Дракон с секирой и кинжалом в руках тоже изо всех сил старается к нему пробиться, но и он не может сделать ни шагу. Тогда Ланселот мечом своим указал вверх, на дворец, и крикнул Дракону:

— В тронный зал!

Дракон, конечно, не слышал слов его, но видел жест, видел меч Ланселотов и, подняв руку, показал, что подымется туда же. Обратный путь, когда пробиваться приходилось только между своими, был много легче. Вскоре Ланселот оказался у потайного хода, спрыгнул с коня и с одним лишь мечом и руке взбежал по каменным ступеням.

Дракон пошел с другой стороны. Навстречу ему бежали пятеро, четверо солдат и их начальник; желая как можно скорее оказаться в том чудовищном побоище, что разыгралось во дворе, они — неслыханное кощунство! — оттолкнули Непобедимого Властелина к стене. Увидел Дракон, что спешит на кошмарную битву как раз тот, кто рвался убить Ланселота еще на морском берегу.

— Ну-ну, ступай! Сейчас ты с ним встретишься!

Борьбе еще сколько-нибудь ведомо рыцарство, почтение к авторитету, но в такой кровавой сече ничего подобного нет и в помине: собственные солдаты отбросили в сторону Непобедимого Властелина и ринулись вниз, во двор. Этот их путь упирался в вой и рев, преграждался стуком оружия и свирепым хохотом Ланселота.

«Ну, а если сойдемся мы и он убьет меня? Часть себя самого убьет! Или мне сокрушить его?»

Без гнева, тихо положил Дракон на окно кинжал и секиру, плотней запахнул свой плащ и вступил в тронный зал.

Это было сраженье, где ненависть, месть, несмытые обиды многих десятилетий воевали сами; наконец-то перед ними открылась эта возможность, и они придали сил ворвавшимся в крепость, разъяренным до предела людям, а против них стояла свора натасканных на сражения псов, из коих ни один не надеялся на победу или милосердие. Здесь, конечно, и речи не могло быть о почетном плене или же помиловании. В такое время ничего подобного не бывает.

Ланселот, который многому научился за последние несколько лун, хорошо это знал и предоставил вести тот неистовый бой ужасным в гневе своем людям Дарка, сам же в душе воззвал к богу: «Разве нет у них права на то?!» — и допустил, чтоб лилась кровь и тех, и других. Ибо лилась она по-разному. Те, что стали людьми из скотов, умирали радостно — оттого, что могли перед смертью сразиться, но псы гибли злобно, хотя и отчаянно бились. Все они были уже бешеные.