Храни тебя бог, Ланселот!

Волшебная сила — с коей мы (хотя, верно, не все) знакомы с тех пор, как повелись у нас связи с чужеземными странами и стали нам ведомы труды заморских ученых мужей, — вроде бы красиво звучит, но по содержанию выглядит чем-то ребяческим, глупым. Пусть-де женщина либо дитя малое пугаются, если скрипнет столешница, заухает в трубе ветер, — мужчине все это только смешно. Мое время весьма суеверно, вот и путает, сообразовать не умея, волшебство и простые, из природы вещей происходящие явления жизни. Трус вздрогнет, если ветром захлопнет ворота конюшни, храбрец не ведает страха, даже если стоит перед Драконом. Куда как красиво все получается, верно? Но пойду далее — к выводам, сделанным, может быть, по скудости образования моего и неудачному рассуждению, а следовательно, легко опровергаемым. Так попробуем же повернуть иначе! Какой-нибудь трус, что трепещет от завывания ветра, об истинной опасности понятия не имея, со спокойной душой лазает по таким местам, где у храбреца волосы становятся дыбом, шлем подымая, и он весь деревенеет от страха. Трусость или храбрость — я уже говорил это много ранее — определяет не то, боится человек или нет, то, чего он боится и — во имя чего, во имя кого. И еще далее! Человек невежественный — и трусливый — боится просто того, кто никогда не знавал ранее, страшно ему, например, если из грозовой тучи вдруг посыплются рыбы. Хотя явление это есть лишь причудливая и необычная игра пролетевшего над рекою смерча. Но истинный страх познает, настоящий ужас испытывает тот, кто по природе своей не трус, даже прямо скаку — храбрец и кто, уже накопив немало познаний, сталкивается вдруг с чем-то таким, к чему загодя был приготовлен, знает и причины того, но власть — над собою по крайней мере — решительно отрицает и вдруг испытывает на себе эту власть. Вот когда — страх! Его-то и испытал Ланселот в грандиозную минуту победы.

В меру слабых моих способностей, памятуя также о разумной сдержанности, попытался я рассказать, каким человеком был сей рыцарь. Псов Драконовых он уже знал, испытал их и победил, не шарахнулся и от Дракона, ибо заранее был готов к безобразности вида его, к хитросплетеньям и коварному ходу ума, даже превзошел его в уменье вести войну и в воинской доблести. Он приобрел и то над ним преимущество, каким могли похвастать немногие: Дракон Ланселота боялся, однако же и любил немного, тогда как Ланселот без каких бы то ни было сомнительных усложнений существо это ненавидел и жаждал его гибели. И вот когда Ланселот ворвался в последнее убежище Дракона, когда уже разворотил двери последнего пристанища его, полагая, что в равной мере одержал победу над приспешниками Дракона и над его замыслами, — что ж оказалось? У Дракона сыскалось еще одно, правда, последнее, но мощное оружие. Пресловутая его волшебная сила. То, чего Ланселот не видел, не соизмерил, и теперь, когда он внезапно оказался перед этой волшебной силой, рука его и меч, знаменитый, победоносный Меч, остались недвижимы.

— Ну же, подойди, Ланселот!

Дракон его подразнивал, манил к себе четырехпалой рукой.

— Подойди и убей меня!

Ланселот тяжело дышал; тыльной стороной левой руки он утер кровь, стекавшую со лба ему на глаза, и облизал языком запекшиеся открытые губы.

— Что ж это… я…

И тогда Дракон встал во весь рост, и густой его голос прогудел негромко, но спокойно и с ужасающей силой:

— Сейчас ты стоишь в зале Власти! Здесь убить меня попытайся! Там, снаружи, рубить тебе было легко — это ведь все только псы, им и место на свалке. Но меня в этом зале ты не убьешь, Ланселот!

— Убью… Мой это долг!

— Ошибаешься. В зале сем никогда не лилась кровь. Только там, в коридорах. И уж там-то с избытком. Те же, кто приходил сюда… здесь не смертию оделяют, Ланселот. Здесь родятся союзы.

— Я пришел с оружием. Кровь твоих псов струится по моему мечу.

— Пустяки! В сей зал всегда врывались с оружием, и всегда — самые первые, самые лучшие. С их оружия всегда стекала кровь. Но всегда и только — кровь псов!

— Значит, тот… тот, кто приходит сюда… — Не было в жизни Ланселота омерзительней битвы, чем эта, — против свинцового, приятного оцепененья, невозмутимого голоса Дракона и собственной слабости. — …Что может он сделать?

— Договор заключить. Получить свою долю власти, сокровищ.

— А если я заключу… О, да что же это я?! — застонал… если договор заключу… тогда те…

— Что тебе за дело до них? Если будем мы вместе, если ты, который на голову выше, чем эти скоты твои, коих ты не погнушался возглавить, из-за кого по молодости своей, по глупости швырнул к моим ногам рыцарские перчатки и плащ, если ты и я, — это верно, меньше я, чем человек, но и — больше!.. Будь со мною заодно, Ланселот!

У двери убивали меж тем последних и потому самых тупых, самых оголтелых телохранителей-псов: ожесточение, глупость и смерть — ужасное братство. Ланселот тяжело переводил дух.

— Значит, мне…

— Да-да, тебе! Чего ты ждешь? Диктуешь не ты, тебе вон и меч поднять не под силу!