Хранить вечно. Дело № 1

Но увы, это невозможно. Давным-давно закрылись и «Домино» и «Стойло». Есенин четыре года назад влез в петлю в питерском «Англетере»; Анатолий Мариенгоф вслед за женой-актрисой тоже перебрался в бывшую столицу, однако вешаться не стал – поступил в заведующим сценарным отделом в «тамошнее отделение «Пролеткино» и удостаивал Москву лишь редкими посещениями. Что же касается Бурлюка, то признанный «отец русского футуризма» чудом избежав расстрела за участие в левоэсерском мятеже, уехал с гастролями в Сибирь, добрался до Владивостока, в двадцатом эмигрировал в Японию, а потом и в САСШ, где и осел надолго. Прочих завсегдатаев литературных кафе жизнь тоже изрядно разбросала, и Яша понимал, что столкнувшись с кем-нибудь из них сейчас, он увидит совсем других людей. Подтверждением тому была недавняя встреча с Маяковским, когда тот в присутствии журналиста Кольцова попрекнул его работой в секретариате Троцкого. Нет уж, лучше он ограничится бутербродами или отправится в какой-нибудь приличный ресторан – благо их даже теперь, на излёте НЭПа в Москве было пруд пруди.

Заодно, прикинул Яша, можно будет без помех обдумать новое задание, на которое намекал Трилиссер. Здесь, на квартире слишком много помех: старая пыль, старые воспоминания, старые тени по углам, один вид из окна на бывший особняк Берга чего стоит! Между тем дело намечалось серьёзное – большая поездка по Ближнему Востоку с целью закрепления внедрённой агентуры и проверки их готовности к новым делам. Добираться до места – как и возвращаться – предстояло через Стамбул, и вот этого-то Блюмкин опасался больше всего.

О двух мальчишках, прямо сейчас, в этот самый момент приближающихся на высоте двух тысяч метров к столице Советской Украины городу Харькову, он больше не вспоминал.

III

Это был небольшой актовый зал. Такие есть во всех совучреждениях – а где иначе проводить собрания служащих, партсобрания, делать доклады к юбилеям, рапортовать об успехах чистки и устраивать прочие другие общественно полезные мероприятия? Только на этот раз на низком, в полметра, возвышении вроде сцены не было стола, затянутого красным и зелёным сукном, за которым расположились с каменными лицами члены президиума и стояли обязательные графины с водой. Поверху фестонами тянулась кумачовая лента, с большими белыми буквами «Да здравствует Первомай! - уже несколько выцветшая. В самом зале имелись ряды стульев, человек, на глаз, для тридцати-сорока. Так что мы все могли устроиться на первых двух рядах, и ещё оставалось свободное место.

Я сказал «мы все»? Ну да, ведь в зале, кроме нас с Марком,оказалось ещё десятка полтора мальчишек и девчонок в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет - взятых с рабочих мест, оторванных от привычных своих коммунарских дел. Все недоумённо переглядывались, искали глазами друзей, а найдя – кучковались вместе в ожидании продолжения. К моему удивлению здесь оказались и Татьяна с Марусей – последняя, встретившись взглядом с моим спутником, вспыхнула, зарделась, приподнялась со стула и замахала нам рукой. Подруга немедленно её одёрнула, но мне показалось, что в брошенном на меня коротком взгляде тоже мелькнула радость.

Ещё пятеро ребят постарше – трое парней и две девушки, все, коммунарского облика, но в синих лабораторных халатах - стояли тесной группой у левого края сцены-подиума. Казалось, они внимательно изучают новоприбывших – во всяком случае, я не заметил, чтобы они переговаривались между собой. У одного из парней на правой – почему-то только правой! – руке я заметил чёрную кожаную перчатку.

Увидев его, Марк позабыл даже о своей зазнобе – он вцепился мне в локоть и зашипел:

- Это тот, про которого я говорил – его ещё Гоппиус сюда увёл! Вон тот, в перчатке!

Я кивнул.

- Вижу. А в тот раз у него тоже перчатка была?

- А? Перчатка? – Марк недоумённо нахмурился. – Я как-то не обратил внимания. Да и в перчатке разве дело?

- Боюсь, и в ней тоже. – прошептал я. – Тут вообще надо обращать внимание на любые мелочи, всё может иметь значение.

Я хотел напомнить про Татьянины биолокационные загогулины, но тут по залу прокатился шумок. На подиум вышел Гоппиус.

Заведующий нейроэнергетической лабораторией сменил потрёпанный гражданский костюм, в котором летел сюда из Москвы, на распахнутый лабораторный халат, под которым синел френч полувоенного образца. Он подошёл к краю возвышения и поднял руку, требуя тишины. Коммунары дисциплинированно умолкли.

- Вы, я полагаю, гадаете, зачем вас сюда позвали? – начал он, не тратя времени на приветствия. – Рад вам сообщить, что вы были отобраны по строго научным соображениям для участия в программе государственной важности.

Заявление было сильным. «Программа государственной важности», «строго научный отбор» - эти слова должны ложиться живительной манной небесной, мёдом сахарным, на души подростков, воспитанных в коммунарском духе! Тут у кого угодно захватит дух… Аудитория молча внимала Гоппиусу, ожидая столь же эффектного продолжения.

- Вероятно, каждый из вас помнит обследование, которое он проходил в московской лаборатории?