Хранитель

— Любань, Настюш, идите на кухню, мы здесь с Петром Алексеевичем поговорим, — произнёс бывший мэр. Выглядел он гораздо лучше, чем в прошлый их визит. Отёк с лица спал, и он уже уверенно мог открывать оба глаза.

— Зачем пожаловали, товарищ журналист?

— Попрощаться зашёл. Завтра я покидаю вас.

— Прощайте. Натворили вы дел, конечно. Спасибо, что хоть в живых оставили. Идите, Пётр Алексеевич, и помните: ненавидеть я буду вас всю жизнь.

Последние слова он практически прокричал, так что на его голос прибежали взволнованные женщины.

— И попомните мои слова, — кричал он вдогонку уходящему журналисту, — мы с вами ещё встретимся.

* * *

Ручкин медленно шёл по дороге, стараясь запечатлеть в памяти каждый дом, каждое дерево, каждый столб. Вряд ли он когда-нибудь сюда ещё вернётся. Нет, это место не стало ему родным и близким, но за судьбы некоторых людей он чувствовал ответственность. Интересно, что будет с ними после его отъезда? Что будет с Семёновым, с Копытиным, да и вообще с Красным Богатырем? Шёл он по дороге с тяжёлым сердцем. Слишком много произошло за эти дни событий, которые перевернули его мировоззрение. Его мир теперь не будет прежним. И от всех этих знаний становилось только тяжелее. Да и как дальше жить, зная, что есть силы, могущественнее президентов стран и атомных бомб? Живи так, чтобы не было стыдно перед собой — тут же пришёл в уме ответ. А стыдно не было, было горько и грустно. Осталось посетить ещё одно место. Попрощаться с Иваном Филипповичем, а больше, пожалуй, и не с кем. Во всяком случае больше ни с кем не хотелось.

Табличка: «Краснобогатырская поликлиника». Журналист снова прочитал это название. Тихо вошёл внутрь. В третий раз он заходил сюда, и в этот раз Анны Серафимовны здесь не было. И больше не будет. Никогда. Постучался в дверь.

— Войдите, — раздался голос Коновалова.

Пётр Алексеевич вошёл в кабинет. Иван Филиппович сидел за столом, перед ним стояла бутылка водки и рюмка.

— Вот поминаю, — как бы оправдываясь, произнёс доктор. — Будете?

Ручкин кивнул и присел за стол.

— Уезжаете завтра? — спросил врач, достав вторую рюмку и налив в неё водки.

— Да.

Они молча выпили.

— Как Хохлов?

— Нормально, жить будет. Пуля прошла навылет, — ответил доктор и налил вновь.

Снова выпили молча.

После чего журналист встал и ушёл. По щекам текли слёзы, он сам не знал почему. Было жалко весь мир и всех этих людей. Даже Энштена. А ещё было жалко себя. Жалко, потому что всё, что с ним приключилось, он бы не хотел пережить, да и не пожелал бы никому. А как хорошо всё начиналось. «Многие знания умножают скорби», — вдруг вспомнилось ему. Всё, надо взять себя в руки. Надо идти к Фролу, провести остаток дня с ним. Помыться, почиститься и хорошенько выспаться. Завтра будет тяжёлый день и долгий путь домой.

День двадцатый До свидания

Пётр Алексеевич стоял и смотрел на ворота. С минуту на минуту они должны были открыться. Он посмотрел на небо, вдохнул морозный воздух, разгрёб ногой снег, чтобы ещё раз увидеть и запечатлеть в памяти красную землю. Неподалёку от него стоял Фрол в обнимку с Зиной. Под одеждой, под самой рубахой, прижатый к телу лежал кинжал. Ручкин чувствовал его тепло, тепло его металла. Да-да, именно тепло, а не холод. «Как странно», — подумал журналист. Фрол подошёл к нему, постоял несколько секунд, а затем крепко обнял.

— Прощайте, Пётр Алексеевич, — произнёс дворник и шмыгнул носом.

— Нет, не прощай, а до свидания, — ответил Ручкин. — Я чувствую, что мы ещё увидимся.

Махнул рукой Зине, повернулся и зашагал навстречу открывающимся воротам.

Часть вторая Покой вечный подари им, Господи

Глава первая Встреча

Геннадий Викторович Монахов, толстенький, круглолицый мужчина средних лет, сидел в пивном ресторанчике и пил пиво. Пиво он любил, особенно хорошее. У него была своя пивная философия, понятная только ему одному. Другие напитки он не признавал. Он молча потягивал холодный пенный напиток, изредка рассматривая остальных посетителей. Вот, например, справа расположилась компания веселящихся молодых девушек, которые о чём-то громко беседовали. Одна из них посмотрела в сторону Монахова и слегка улыбнулась. Геннадий Викторович едва улыбнулся в ответ и попытался незаметно втянуть живот. Получилось плохо. Он вздохнул и продолжил вкушать ячменный напиток.

Город вовсю готовился к наступающему Новому году. До главного события оставалась неделя. Геннадий Викторович был в прекрасном настроении, перед праздниками ему светила хорошая премия, а сейчас он ждал друга детства, которого не видел пять лет.

— Генка, здорово! — раздался голос справа.

Монахов повернул голову, и лицо его расплылось в широкой улыбке. Перед ним стоял его друг, Токарев Максим Яковлевич.

— Макс, привет! — радостно ответил Монахов. — Хорошо выглядишь! Садись давай.