Хранитель детских и собачьих душ

Огонь гудел рассерженным шмелем. Пламя растекалось по небу, отражаясь в тяжелых тучах, пугая луну нездоровым багрянцем. Сарай выгорел за полчаса и, когда заполыхала изба, почти погас. Лопаты я не нашел, зато отыскал в золе свой нож, страшнючий, покореженный, который и использовал в нужном качестве. Теплая закопченная земля с трудом, но поддавалась. Яма не получилась большой, скорее широкой; и усталости почти не ощущал – потому что твердо задал себе программу, как автоматическому устройству.

В избе я подобрал сумку с документами на имя Афоньева Петра Сергеевича, 1932 года рождения, справку-разрешение на ношение оружия, карту лесничества. Другие трупы оттащил в избу, вывернув им карманы, нашарил около двух тысяч рублей и подобрал с пола самодельную заточку Мертвяка.

Со́бак покоился сверху тела хозяина, так что лапы упирались ему в плечо, а заострившаяся морда прильнула к сердцу. Сомнений не возникло – никто до утра не хватится, не придет на помощь, а под открытым небом они могут стать добычей хищников. Что еще я мог сделать для них, сам беглец? Присыпав яму землей, выбрался из леса – шел по карте. Спустя три часа уже ехал на поезде, стук колес убаюкивал, уносил все мысли, все печали. Опять падал снег, я задремал.

У Старого в кармане была ружейная пуля. Интересно, почему он ею не воспользовался? Теперь она лежит в моем кармане – в качестве талисмана.

Вдоль зеленого забора

Кто пойдет вдоль зеленого забора?

– Я не пойду, – сказал Славик, натягивая одеяло на подбородок, – глупости все это.

– Да ты трус! – презрительно сощурилась Светка.

– И не трус. Я в ваши игры не играю.

Толстая Катя поправила чепчик и хрустнула яблоком. Поморщилась. У нее болели уши – отсюда и чепчик.

– Подумаешь, зеленый забор! – заявил Артем. – Обычный забор. Железные палки, выкрашенные зеленой краской. Может, в прошлом году он был желтым, а?

– Нет, – твердо сказал Димка. Он был худой и маленький, но его черные жесткие глаза были так требовательны к собеседнику и глубоки, что все к нему прислушивались.

– Нет. Забор ВСЕГДА был зеленый. И в прошлом году, и десять лет назад, и сто лет. Может быть, изредка его подновляют, но я думаю, что краска в него въелась навсегда. Потому что так надо.

– Больница не такая уж большая, – предположил Сеня, – я помню… Хотя мы приехали ночью, но здание не очень большое, то есть, я хочу сказать, обойти его можно за пару часов. Или час.

– Или час! – передразнила Светка, скривив по-обезьяньи мордашку.

– Ну ты ска-а-азал! То больница, а то – забор! Он ведь огибает сад! А сад больше больницы.

– А я не согласен, – возразил Артем, – вовсе сад не больше. Он КАЖЕТСЯ больше, потому что очень густой, кусты – не пролезешь. Такая чащоба! Вот и кажется, что больше.

– Я разговаривал с одним пацаном из третьей палаты, – сказал Славик, – он знает одного пацана, который ходил вдоль забора. И вернулся.

– И что?

– Ничего, – обиделся Славик. Отвернулся демонстративно к стене.

– Славочка, заичка! – Светка мигом вспорхнула с места, уселась к нему на кровать и стала теребить, ласково пощипывая за уши, за щеки.

– Славочка, расскажи!

– А чего они…

– Они будут тихо! Слышьте-ка, цыц! Говори, Славочка!

Артем громко фыркнул – ему хотелось, чтобы Света его так тормошила, и ему было досадно, что – Славку. Света погрозила ему кулаком. Славка раскраснелся и оттаял.

– Вот и говорит – ходил тот пацан вдоль всего забора, кликал Батьку. А вернулся бледный такой – лица не видно, как стена белый. И молчал все.

– Почему же молчал?

– Потому что видел его. Говорил с ним. Поэтому и молчал. То, что узнаешь от Батьки, говорить нельзя никому – беда будет.

– Но он узнал всё?

– Он узнал, кто следующий… – прошептал Сеня.

Все затихли, то ли от благоговения, то ли от сладкой жути, таящейся в словах мальчика.

– Я знаю, что было потом с этим пацаном, – прервал молчание Димка, – он проболтался.

– Его увезли той же ночью, – торопливо захлебываясь словами, говорил Славик, стремясь вновь привлечь к себе внимание.

– А родителям сказали, что сердечный приступ. А просто он Батьки ослушался и сказал то, что нельзя говорить. А родители потом пришли такие – все плачут, говорят: где наш ребенок, покажите, а врачи такие – делать им нечего – говорят: ну, смотрите, типа, удушье у него, как там…аф-фик-сация, – ну, они глядят, а лицо у него такое… Черное-черное, и глаза лопнутые.

– Как лопнутые!? – дурашливо заржал Артем.

Света шикнула на него, махнула ладошкой.

– Ну… глаза-то белые, а у него были все в красных пятнах, красные, как если бы он кровью плакал, – объяснил Славик.

– Дальше что было?

– Что… Ничего… Второй, ну, тот, кому он рассказал, сразу мрачный стал ходить, все заметили. И отодвигались, и с ним вообще не говорили. А потом его в другую больницу увезли, я точно не знаю.

– Не может быть, чтобы в другую, – не поверила толстая Катя, – его, наверно, тут, в другой палате, отдельно держат, как заложника.

– Какого заложника?

– Чтобы не болтал чего попало.

– Это точно, – сказала Светка, – это да. Болтать зря нечего.