Хранитель детских и собачьих душ

Женщины сбросили маски и поднесли их жрице; за каждую такую маску колдунья одарила их куклой «худу». Из кукольных толстеньких тел торчали блестящие длинные булавки.

Бум… бум… бум… Звучал лишь один Гун. Жрица, вновь поднявшись над всеми, над толпой, частично сидящей на голой земле, а некоторые лежали лицами в землю, словно пережившие ужасное потрясение люди, – жрица вытянула руки над головой, встав на цыпочки, и затянула песню со странными словами, не принадлежащими ни одному из языков мира. Она вращала красивыми кистями рук, колыхала бедрами, и глаза ее были закрыты, будто там, внутри себя, она видела кого-то, молчаливо внимающего ее песне, которая пелась лишь для этого неведомого существа. Бекки чувствовала слезы, стекающие по ее горящим щекам. Она знала эти слова наизусть и до боли сжала маленькие кулаки – досада и ревность терзали ее нестерпимо.

И вот жрица промолвила сонным голосом:

– Идите! Гуэдо, Великая Змея, слышит вас!

Все устремились к ней. Авалу с трудом удерживали толпу. У каждого был свой вопрос, свое желание – черная пророчица отвечала всем.

– Будет ли у меня новый осел этой осенью? Выздоровеет ли моя дочь? Вернется ли ко мне милый, покинувший меня ради другой?

Глаза жрицы по-прежнему были закрыты, голова опущена на грудь, а пальцы судорожно растопырены. Явных «да» или «нет» не содержалось в ее ответах, но люди радовались любым намекам, которые могли толковать в свою пользу, как желали. Получив ответ, вопрошающие отходили в сторону, оставляя в соломенной корзинке плату – медные монеты, узорчатые вышитые платки, маленькие зеркальца, засахаренные сухие фрукты.

Барабаны снова загрохотали, и на передний план вышел папалои, призвал собравшихся к вниманию.

– Сегодня мы должны выбрать новую жрицу! – воскликнул Соломон. – Но вначале мы спросим волю бессмертных богов.

Он подал знак одному из служителей, и ему поднесли «доску Ифы». Усевшись на пол, жрец важно собрал в пригоршни все шестнадцать гадательных костей и, нараспев произнеся молельную фразу, рокочущую не хуже барабана, бросил их перед собой. Все кости легли «ртами вниз». Соломон вздохнул и раздраженно почесал макушку. Вторично собрав в горсть кости, он потряс ими, выкрикнул ту же фразу и снова бросил кости. Собравшиеся ахнули – кости вновь безмолвствовали, что предвещало большую беду. Папалои чувствовал себя очень неуютно под пристальными взглядами своей паствы. Когда он в третий раз произносил ритуальную фразу, его голос дрожал – дыхание пресекалось. В волнении он бросил кости высоко вверх – зрители отпрянули назад, чтобы не оказаться на пути божественной воли.

Кости сложились в оду Офун: «Где родилось проклятие».

Паства возроптала, кое-где раздались гневные выкрики и женский плач.

– Молчите! – воскликнул папалои. – Пророчества не касались новой жрицы! Они говорят о беде, подстерегающей наши дома! На сегодня все закончено – поспешим же в свои стены и встретим судьбу, как подобает стойким и мудрым людям! Я сказал!

Ответом ему было молчание. Бекки, торопясь улизнуть, пока ее не заметили, побежала в темноту, но случайно нога ее подвернулась о камень, и девочка со всего духу налетела на осиновое дерево, тонкое и иссохшее, увешенное жертвенными сосудами из глины – раздался такой шум, словно пьяный дебошир вторгся в горшечную лавку. Люди с факелами тут же окружили девочку и привели ее к хмурому жрецу.

– Глупая, глупая дочь койота! – набросилась на нее старуха Вивиана. – Откуда ты взялась, рыбий корм? Разве не велела я тебе сидеть в доме? Кто остался с хозяйским ребенком? Кто нянчит маленького Блэквилла?

Бекки решила молчать, хотя бы ее за язык рвали. Но, увидев среди прочих черных лиц насмешливое лицо Мириам, той, которая должна была сегодня принять корону новой жрицы, она не стерпела:

– Чего скалишь зубы, толстая крокодилица? Не бывать тебе мамалои, и не мечтай! – все против тебя!

– Отпустите! Отстаньте! – Рвалась она из рук удерживающих ее авалу. – Кто в доме, ведьма? Мертвец нянчит хозяйского сыночка! Старые кости качают его на ночь, безгубый рот поет колыбельную! Прочь от меня! Прочь! Симби-Китас дал мне силу, и власть ада перешла ко мне! Не смейте меня трогать! Там, где поет Азилит, прочие лоа молчат!

Бекки вырывалась и шипела, как кошка, оплевывая всех, кто приближался; но Соломон тяжелым наконечником посоха, в который был вделан камень, сильно ударил ее по голове, и девочка обмякла в чужих руках, теряя сознание. Оставив авалу убрать храм и скрыть любые следы празднества, Соломон приказал не медля ни минуты возвращаться. Сильные мужчины подхватили Бекки, и черная человеческая лавина хлынула через манговый лес, через мостки, через камышовые заросли – в поместье; все тревожились; матери боялись за оставшихся дома детей, отцы думали, не случилось ли чего с запертой в хлеву скотиной.

* * *