Хранитель детских и собачьих душ

Утренняя прохлада давно улетучилась, и солнце-пекарь вновь начало свою горячую вахту. Мертвец прокладывал путь, раздвигая своим равнодушным к любым препятствиям телом зеленую шуршащую стену, руки за спиной обхватывали бочку, в которой сидел Патрик. Раньше монотонное хлюпанье и шелест убаюкали его и малыш уснул, но сейчас он проснулся и плакал, потому что был голоден, и к тому же ему было жарко. Видя, что ребенок раздраженно отмахивается ручкой от роя настырных мошек и стрекоз, Вернон остановился, сломал несколько стеблей и, помяв в руках, положил сверху головы ребенка, как бы смастерив бочке травяную крышку. Но плач все не унимался. Вернон задумался. Ему приходилось нелегко, потому что на жаре его туловище, неплохо сохранившееся в песке, начало размякать, словно тесто, сползать тонкими чешуйками, как мел тает под дождем. Он не оперировал категориями человека, но тыкался в воспоминания, словно внюхивался в ворох листьев. Он смотрел на детские руки, припомнил те же руки, забавлявшиеся с кровавым ошметком – головой петуха, перебиравшие разноцветные длинные перья, комкавшие простыню в кроватке, охватывающие бутылку с молоком.

Молоко! Вернон выпустил бочку из рук, проследил, насколько велика ее осадка в воде, затем затолкал бочку поглубже в зеленую чащу, так что она прочно застряла между камышами. Он наломал осоки и прикрыл бочку со всех сторон. Он развернулся и пошел назад с намерением принести ребенку молока. Его не смущало то обстоятельство, что он уходил от поместья больше пяти часов, он вообще не думал о времени, которое для него ничего не значило в его теперешнем состоянии нечеловека. Он не заботился о том, что его враги могут схватить его – неторопливого и не прикрытого темнотой ночи. Ему было все равно – ни прошлого, ни будущего – только сейчас имеет значение. Он приказал себе идти – и шел, как самозаводящийся механизм, как шар, катящийся под уклон, как раскачивающиеся детские качели, как флюгер под ветром. Не человек, не животное, почти вещь, равнодушный ко всему, кроме одного – хранить и оберегать ребенка, заботиться о нем. Птицы и насекомые взлетали перед ним, но далеко не удирали, понимая, что это странное существо ничего им не сделает, так как вовсе не обращает на них внимания. Голова его была свободна от раздумий – ноги шли, отмечая путь, которым он сюда пришел, ноги находили свои следы в тине и двигались точно, как лыжник по своей лыжне. Ноги были сейчас умнее него. Глаза – двигались, отмечали любое изменение в окружающем мире. Это походило на какую-то разновидность лунатизма, когда все нервы и мускулы находятся в предельно энергичном состоянии, а мозг дремлет.

Без тяжелой ноши на спине Вернон шел гораздо быстрее. Лягушонок вскочил ему на шляпу, когда в одном из глубоких мест Вернон провалился по подбородок, посидел, восторженно озирая окрестности, и спрыгнул в воду, наверное, хвастаться перед подружкой. Птичьи головы шныряли там и тут в траве, глаза-скорострелки прицельно делили сектор обзора на равные доли, мгновенно высчитывая траекторию полета мелких жужжащих тварей; прирожденные математики, они с блестящей точностью выбирали момент атаки и поимки беспечной пищи. В птичьих глазах зомби выступал огромным черным предметом, недоразумением, вторгнувшимся в чужой мир. Ему следовало уступить дорогу, чтобы тут же забыть о нем.

В любую минуту навстречу Вернону мог выйти человек с оружием, а то и несколько противников: он создавал при ходьбе довольно-таки сильный шум. Но почему же никто не спешил к нему наперерез? Никто не слышал Вернона. При ночном бегстве он шел напрямик через самые болотистые и забитые сплошным жестким плавником места, но шел автоматически, не выбирая направления. Если ноги его натыкались вдруг на камень или застрявшую в тине корягу, он поворачивал и снова шел, – так он сделал несколько зигзагов и длинных запутанных переходов; а те, что были посланы ему вдогон, решили, что похититель движется к большой воде, туда, где все протоки и каналы и ручейки сливаются в неглубокую, но многоводную реку – пристанище свободных рыбаков, голытьбы и просто людей, у которых нелады с властями. Говорили, что дальше к югу, там, где почти нет человеческих поселений, скрываются беглые каторжники и сбежавшие от хозяина негры, но Боже упаси от этих диких, с тяжелым прелым запахом мест, где человек уподобляется зверю и сам обрастает тиной, как рыба, которую он ест!