Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты

Вслед за доктором куда-то пропал и Рене, и весь его клан. Они оставили меня одного в непропорционально огромной пустоте комнаты. Я взял в руки железную кружку и начал рассматривать в нем свое перевернутое отражение. Почему я так легко согласился поселиться в Лабиринте? Видимо, во всем виноваты Тени – это они с детства звали меня в свой мир. Вот круг и замкнулся. Или я заблудился в нем? А вообще, я сам себя не мог понять: наверху мечтал спуститься вниз, внизу мечтаю подняться наверх. В Лабиринте страшно, на Поверхности бессмысленно. Не так просто выбрать между страхом и бессмысленностью. Но Лабиринт кроме страха скрывал кое-что еще – загадочную неизвестность, в которой может таиться надежда. В бессмысленности надежду найти невозможно.

Вернулся Рене, прихватив с собой стеклянную бутылку без этикетки. Он снял перчатки, забрал у меня из рук пустую кружку и налил в нее прозрачную жидкость из бутылки. Воду? Спирт? Я бы предпочел, чтобы это была вода, – не хотел сражаться пьяным. Убийца вытащил длинный раскладной нож. Лезвие коснулось ладони, и янтарная эссенция заструилась по прижатому к телу клинку внутрь стакана. Секунд через пять Рене отпустил рану, пододвинул ко мне стакан, кинжал и сказал:

– Теперь твоя очередь.

Я не спешил брать нож в руки. Провести ритуал предложил я, но теперь он не внушал мне доверия. Мне вообще ничего не внушало доверия в Лабиринте. Мир мертвых.

«Мир живых», – ответило внутричерепное эхо.

Взял в руки стакан. Заглянул внутрь и увидел в янтарной крови прошлое Рене. Много рыцарей с копьями, они куда-то скачут. Один из всадников врезается в такого же кавалериста, как и он, и, выбитый из седла, падает на землю.

Интересно, какие картины будет рисовать моя кровь, когда я волью ее в этот стакан?

– Значит, так дают клятву крови? – произнес я.

– Нет. Так становятся предводителем клана Теней потерянного воинства.

Мои зрачки дернулись. Хотя… Раз я потребовал, чтобы клан служил мне, разумно меня принять в него. Поздно отказываться от такого предложения. Я не был уверен в правильности своего решения. Был ли уверен в этом Рене? Вряд ли. Скорее, он считал, что в случае ошибки сможет покончить со мной, отправив ударом кинжала в Бездну.

Я взял нож. Мог ли Рене обманывать меня? Мог. Боялся ли я этого? Боялся. Имело ли это сейчас хоть какое-то значение? Нет.

Я прижал нож к ладони и дернул руку. Сталь зазвенела по венам. Кусок металла выпал из рук. Схватил ладонь, пытаясь прикосновением унять боль. Бессмысленно. Янтарная эссенция струилась по руке, оставляя на столе беспорядочный рисунок абстракционизма. Я поднес рану к кружке, чтобы хоть что-то попало внутрь, но большая часть пролилась впустую.

– Достаточно, – остановил меня Рене.

Я смотрел на него и ждал, что он протянет мне бинт или хотя бы тряпку, чтобы я смог перевязать рану. Напрасно. Рене поднял нож с пола, и сразу же к нему подошел кто-то из членов клана, держащий в руках зажженную свечу. Я не заметил, как все братья в своих масках и капюшонах выстроились вокруг нас плотным кольцом. Электрический свет погас, и комнату освещала только маленькая свеча. Рене протянул к ее огоньку кинжал, и наша кровь на лезвии вспыхнула ярким апельсиновым пламенем. Огненные капли стекали с ножа и срывались вниз, затухая в падении. Одна из капель достигла живительной эссенции в стакане, и в ней затанцевали языки огня. Рене обхватил горевшую кружку ладонью и сделал из нее глубокий глоток, затем рыкнул и протянул емкость мне.

– Не урони, когда он обожжет твои пальцы.

Я взялся за ручку, чтобы не обжечься, но и она колола своим жаром. Моя рука дернулась, но Рене не разжал хватку, и кружка не упала. Тогда я обхватил дугу всей ладонью, чтобы огонь впитался в подушечки рук. Когда Рене понял, что я не уроню емкость, он отпустил ее. Я не стал тянуть и сделал глоток. Глоток, обжигающий горло.

Внутренности отозвались на выпитую эссенцию эйфорий. Волна накрыла и отпустила, унеся с собой тревоги и голод. А затем в голове зазвучали тысячи имен. Я почувствовал присутствие каждого члена братства в этой комнате, даже тех из них, кто находился в самых далеких коридорах Лабиринта. Каждого я знал, и каждого я слышал голос. Голос братства.

– Повторяй за мной: единая кровь, единая душа, – заговорил Рене.

– Единая кровь, единая душа, – отозвалось братство.

– Единая кровь, единая душа, – прошептал я.

– Тысяча имен и одно лицо, – продолжил Рене.

– Тысяча имен и одно лицо, – повторило братство.

– Тысяча имен и одно лицо, – шептал я.

Рене продолжал говорить, голоса звучали с ним в унисон. Мой голос отставал, но и он слился в едином порыве:

– Кто сосчитает имена мертвых? Кто положит душу за братьев своих? Ибо нет больше той любви, чем положить душу свою за друзей своих! И да будет каждый нести тяготы друг друга! И да будет мой клинок впереди клинка брата моего…