Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты

В своем воображении я увидел грустную девушку, которая сидит в белой палате и сквозь глухое стекло смотрит, как в темных кабинетах Лаборатории оживает мир. Люди в стильных костюмах, белых халатах, небрежных джинсах приходят на работу, о чем-то оживленно беседуют, смеются, наливают и пьют чай. В их глазах она видит воодушевление, азарт. Иногда их лица сковываются напряженностью, но чаще в них читается одержимость мечтой. Девушка хочет присоединиться к беседе, к людям, сесть рядом с ними, высказать свое мнение. Но Пленница заперта внутри белой комнаты, она не откроет окно, не пройдет через запертые ставни, ее никто не услышит сквозь прозрачное стекло. Девушка кричит, но лед окон не дает пробиться голосу наружу. Пленница обессиленно падает на кровать и прижимает к себе плюшевого кролика.

Наступает вечер. Работники выключают свет в кабинетах и расходятся по домам. Только сторожа продолжают нести свою вахту, но вскоре и они, поддавшись дреме, сползают на спинку стула. Там, где несколько часов назад горели огни и кипела жизнь, глухие статуи окрашивают комнаты сном и темнотой, посреди которой Пленница вновь видит свое иссохшее тело, освещенное холодным светом герметичного саркофага. И так проходит день за днем, вечер за вечером уже долгие годы.

Девушка не может, не хочет верить, что превратилась в уродливую мумию, обреченную на вечное заточение. Пленница белой комнаты садится на подоконник и прижимает коленки к груди. Ее голова клонится к стеклу, а на глазах проступают слезы. Ничего не изменится. Никогда…

Ее боль стала моей болью.

– Селена! – закричал я и открыл глаза.

Девушка на окне повернулась, и я увидел ее мертвецки бледное лицо таким, каким я видел его в саркофаге. Но не только лицо. Кожа на истощенных руках и ступнях была натянута на кости; волосы просаленные и слипшиеся; ногти уродливы в своей неестественной длине. И что самое жуткое – я видел сразу их двоих: одна копия сидела на подоконнике, а другая – спала в хрустальном гробу за окном. Страшно. Ужасно страшно и жутко. Я был готов сорваться с места, еще не зная для чего: бежать от своего кошмара или драться с ним. И только протяжный голос Селены удержал меня на месте.

– Часы пробили двенадцать, волшебство закончилось. Теперь я стала настоящей. Не нравлюсь тебе такой, да? – спросила Селена. В ее голосе не было обиды или печали, как будто это был обычный детский вопрос по пустяковой вещи.

– При солнечном свете ты выглядишь лучше, – ответил я.

Это было какое-то дежавю: как будто встреча с умершей Кристиной повторяется второй раз, только теперь с другим человеком. Я видел ее живой, и вот теперь она передо мной мертвая. И снова я должен подбирать слова, чтобы мы разошлись без ссоры.

Селена на мою фразу ничего не ответила. Она отвернулась и стала снова смотреть на свое застывшее в гробу тело. Это был какой-то мазохизм: Селена терзала свою душу, но не отводила взгляд. Эта боль не давала ей облегчения, но она хотела пытать ей себя. Гости ненадолго вырывали ее из этого ада, но когда они уходили, девушка проваливалась в него обратно.

Я ошибся: эта комната никогда не была наполнена летом; такой эту комнату хотел видеть я. Такой я ее и сделал. Но после нашей последней ссоры с Селеной палата стала тем, чем она была всегда, – страданием. Невыносимым страданием. Безумием! Мне не за что было чувствовать вину, но я ее чувствовал. Я вскочил на ноги и, подбежав к Селене, прижал ее голову к своей груди в объятиях:

– Умоляю, не смотри туда! Посмотри на меня. Посмотри… – шептал я.

Я прижимал девушку слишком сильно, и она с большим трудом смогла отодвинуть меня руками. Она смотрела на меня удивленными, широко открытыми глазами, а я что-то говорил и говорил, пока Селена не спросила сама:

– Ты покажешь мне другие миры?

Ее голос звучал тихо, как будто она боялась, что неслышимое эхо может заглушить мой ответ. Но я молчал. В своем порыве я совсем забыл, что сегодня пришел в Лабораторию последний раз – и совсем не для того, чтобы спасти девушку. Теперь, даже если я захочу вернуться сюда, у меня не получится это сделать. Как только я выйду за стены здания, у меня будет только две дороги: бежать отсюда как можно дальше, пересекая границы и километры, или оправиться в тюрьму на десятки лет. Нужно сказать это Селене, но у меня не хватало духа. Девушка всматривалась в мое лицо, пытаясь угадать ответ по мимике. Но его не надо было угадывать, он был написан на моем лице. Селена не хотела верить в то, что видит; она жаждала слышать слова. Быть может, они опровергнут мои мысли? Но ответа не будет. Селена поняла это. Ее веки опустились. На лице проступила горькая улыбка.

– Прости… – прошептал я.

– Ничего страшного. Я привыкла, – сказала Селена. – Видимо, эту дверь сможет открыть только тот, кто ее закрыл.

В этот момент ко мне пришло осознание, что с помощью своего ключа я мог отпереть замок, запечатавший вход в тюрьму, но…

– Что будет, если открыть дверь? – спросил я.

– Она проснется, – ответила Селена, показывая кивком в сторону своей копии, заточенной в саркофаге.